Гастролер

Хозяйство у Заура вела старая русская тетка, похожая на подгорелый колобок: толстуха эта и убиралась в доме, и готовила еду. Заур ее и за женщину не принимал: может, она и была когда-то его марухой, а может, и нет, этого уже никто не знал, а сам Заур давно об этом забыл. Просто находилась эта баба в его доме всегда, а кто она и как здесь очутилась, того никто не ведал, да в обьцем-то никого это и не интересовало.

Дня за два до приезда Алека в Махачкалу Заур укатил в Волжск, где на открывшейся недавно выставке достижений народного хозяйства Горьковской области, как и в былые времена, гуляла вся шушера разных мастей, где все покупалось и продавалось не хуже, чем в Одессе на Привозе и где по привычке собирались покутить «купцы» да воры со всех концов России.

«Какая же ярмарка без настоящих воров — это же нонсенс!» — говаривал Медведю еще в пору юности его интеллигентствующий кореш, подельник и наставник — Славик Самуйлов. А значит, Заур Кизлярский не мог пропустить такое знаменательное событие. Потому именно на это время Георгий Иванович и запланировал разборку с зарвавшимся законником.

— Этот хрен моржовый не пропустит ни за что такой воровской сабантуй, — наставлял он Алека перед отъездом. — Все, паренек мой, это глупости, что старые воры строят из себя бессребреников да монахов — и они любят друг перед другом покрасоваться да хвосты распушить, как мартовские коты. Вот и этот гордец туда же! Заур в Волжск непременно свалит! Там все пиковые, да нэпмановские соберутся на сходку; покочевряжатся друг перед другом, будто вопросы какие решают; потрясут золотником да брюликами; повспоминают о крутых прежних временах; побазарят о беспутной молодежи, как старухи на завалинке, посетуют на новую власть и разбегутся снова каждый по своим норам, цепляясь за лохмотья прежнего воровского закона!

— Вот ты его прямо у него в логове возьмешь тепленьким, и прищучишь! И никому в голову даже не придет, что случилось. Небось неделю никто и не кинется: ни местная ментура купленная, ни свои пацаны, — добавил он уже спокойнее, даже с усмешкой, объясняя свое решение Алеку, как приходский священник растолковывает молитву набожному прихожанину. — Может, этот мой ход конем не больно-то по старым понятиям — зато «руци Божьей»… «Кака рука крест кладет, та и нож точит» — не до щепетильности сейчас, а то он нас всех перемочит, пока мы тут будем в понятия играть.

Но и высовываться с громким убийством мы не будем. Все решим по-тихому, все ж лучше без осложнений разрубить этот узел и успеть свалить из города, когда дружки Заура кинутся искать по всем углам исполнителя. Одним словом, аминь!

Алек, вспоминая этот недавний разговор и зная, что хозяин действительно укатил на «воровской фестиваль», открыто подошел к самому крыльцу с резными перильцами и громко, постучавшись, спросил:

— Эй, дома кто есть?

— Чего надо? — буркнула, высовываясь из приоткрытой дверной щелки, дородная тетка с круглым лицом. — Хозяина нет. Приходи завтра. Вернется, поговоришь о своем деле…

— Да я не по своему делу, — простодушно усмехнулся Алек, — а по его. Тут кореша ему «дачку» подослали, куда деть-то?

— Что там у тебя? — спросила по-хозяйски тетка, потому что к таким посылкам давно уже привыкла.

— Шмали с кило, — ответил ей Алек, помахав в воздухе толстым пакетом, где были завернуты пять пачек гашиша. — А здесь вот еще целая сумчонка с ленинградскими папиросками «Беломор». Их куда?

Отлично зная про великую любовь хозяина дома именно к ленинградскому «Беломору», который он регулярно курил вперемешку с таджикской дурью, тетка тут же оживилась и, сбросив дверную цепочку, пригласила гостя зайти в дом.

— Ну тогда заходи!

Алек был заранее предупрежден, что домохозяйка Заура сама обожала втихаря, на халяву покурить дурь, набивая смешанный с таджикским гашишем табак в древнюю трубку из вишневого корня. Возможно, поэтому и жила она столь безропотной рабыней в доме с молчаливым, неприветливым вором-затворником, не обращающим на нее месяцами никакого внимания, словно греясь у чужого костра и перехватывая крохи дармового удовольствия на склоне своих лет.

У каждого человека есть слабости: один любит обильно поесть, другой от природы соня, третий пьяница. Кто-то не может жить без прелюбодеяний, а кто-то без потасовок, все люди слабы на свой лад, каждый имеет свои особые пристрастия. Вот Заур предпочитал курить ленинградский «Беломор», и только его. К дури пристрастился еще со времен первой ходки в Караганду в пятьдесят восьмом. Казалось бы, мелочь, но об этой его привычке не знал разве только тот, кто об этом старом воре вовсе не слыхал.

На этом простеньком обстоятельстве Медведь и сыграл.

В Ленинграде, где у него многие местные воры ходили в добрых знакомцах, тамошний смотрящий Дима Стреляный добыл на табачной фабрике целую коробку «Беломора» — дефицитная, надо сказать, вещь по тем временам. В подвале особняка в Кусковском парке Алек под приглядом Георгия Ивановича самолично «зарядил» каждую папиросину специальным ядовитым веществом длительного действия.