Гассенди

«…Все наши усилия при исследовании истины направлены на то, чтобы познать вещь такой, какая она есть в себе…» (5, т. 1, стр. 80). Эти слова Гассенди не оставляют сомнения в том, каков его сенсуализм. Его определение истины как «соответствия познающего интеллекта познаваемой вещи» (там же) дает совершенно четкий и недвусмысленный ответ на вопрос, следует ли искать истину «в вещах, либо в нас самих» (5, т. 1, стр. 79). Рассудку следует искать ее черезощущения, опосредствующие связь субъекта с объектом, познания с познаваемым, мышления с бытием. «В действительности есть лишь один законный род философствования, требующий подчинять свой разум природе, а не природу нашему разуму» (4, т. IV, стр. 542). Размышляя над чувственными данными, мы постигаем реальность, скрытую за ними, причиняющую их. Таково решение Гассенди гносеологической стороны основного вопроса философии. «Скептические» мотивы, сопровождающие теоретико-познавательные суждения Гассенди, не лимитируют познание ощущениями, а стимулируют стремление к адекватному отражению того, что кроется за ощущениями. Явления, образы вещей не тождественны бытию, они его проявления. Именно поэтому чувства — «первый критерий истины».

В приведенную нами выше формулу Канта Гассенди вложил бы отнюдь не кантианское содержание: отрицая априорность категорий рассудка, он рассматривал формы чувственности не как границу объективного познания, а как подступы к нему: «Мудрецу… свойственно поступать… так, как того требуют сами вещи» (5, т. 1, стр. 114). Для него ничто не должно быть важнее истины, т. е. ясного понимания природы вещей. Правильное понимание познания — необходимое условие правильного понимания бытия. Надежная логика — преддверие надежной физики.

В объективной реальности, существующей вне и независимо от нашего познания, у Гассенди нет ни малейших сомнений. Все философские сомнения по этому поводу он считает фальшивыми. «Если бы ничего не существовало, — возражает он Горгию, — то никому не пришло бы в голову сомнение в этом» (4, т. I, стр. 80). В его понимании термин «представление» приобретает двоякий смысл: прямой, т. е. психологический, и переносный. Гассенди неоднократно пишет о «вселенском театре» (theatrum mundi) или «театре природы» (theatrum naturae). Мы не являемся лишь зрителями этого зрелища, мы — его участники. Каждый наш шаг, каждый вздох, вся наша жизнедеятельность убеждают в том, что философы, на словахотрицающие объективную реальность, на делене могут не признавать ее: «Но если ты все еще не веришь, что существуют Земля, небо и звезды, то, скажи на милость, каким образом ты ходишь по Земле? Почему ты подымаешь глаза, чтобы наблюдать Солнце? Зачем ты приближаешься к огню, чтобы чувствовать тепло? Почему ты садишься за стол и ешь, чтобы утолить голод? Почему делаешь движения языком, чтобы разговаривать, или рукой, чтобы написать нам все это? Конечно, такого рода доводы, как ты приводишь, могут быть тонко задуманы и изложены, но дела вперед они не продвинут. И так как на самом деле ты не сомневаешься, что указанные вещи существуют вне тебя, то будем рассуждать серьезно и добросовестно и называть вещи своими именами…» (5, т. 2, стр. 426).

Таков столь простой и столь блестящий ответ Гассенди на основной вопрос философии, противопоставляющий его сенсуализм феноменализму. «Сальтовитальный» сдвиг, осуществляемый Гассенди в приведенном рассуждении, преодолевает барьер, устанавливаемый субъективно-идеалистической версией сенсуализма между познающим и познаваемым, субъектом и объектом, мышлением и бытием. Более того, если «главный недостаток всего предшествующего (марксизму. — Б. Б.) материализма… заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объектаили в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно» (1, т. 3, стр. 1), то в данном, исключительном, случае материалистическое решение основного вопроса философии озаряет проблеск понимания: чувственность берется в форме практики как конечного гносеологического критерия истины, которая есть не что иное, как «соответствие познающего разума познаваемому предмету» (4, т. III, стр. 412).