Гарсиа Маркес

Маркес решил не позволять себе ни дня отдыха, писать где угодно, даже в ненавистных самолётах. Но на середине рассказа о своих похоронах почувствовал, что устал больше, чем если бы писал роман. И потом понял: на короткий рассказ тратишь столько же сил, сколько нужно, чтобы начать большой роман. Потому что в первом же абзаце романа надо определиться во всём: как писать, в каком тоне, стиле, ритме, знать, как длинен он будет, а иногда даже обрисовать характер какого-нибудь персонажа. «Но вообще-то роман — как брачные узы, их можно укреплять день ото дня. А рассказ — занятие любовью: коли не заладилось у партнёров, ничего уже не поправишь».

«Всё остальное, — рассказывал журналистам Маркес, — наслаждение самим процессом писания, требующим величайшего самоуглубления и одиночества, какое только можно себе представить. И если до конца своих дней ты не продолжаешь править и переписывать роман, то лишь потому, что та же самая железная сила, которая необходима, чтобы начать книгу, заставляет тебя закончить её. А когда берёшься за рассказ, там нет ни начала, ни конца: он или завязывается, или не завязывается. И если он не завязывается сразу, то — знаю и по собственному опыту, и по чужому — в большинстве случаев лучше начать его заново и совсем иначе или выкинуть в мусорную корзину. Кто-то, не помню кто, замечательно выразил это утешительной фразой: „Хороший писатель лучше узнаётся по тому, что он разорвал, чем по тому, что он опубликовал“. По правде говоря, я не разорвал черновики и наброски, я поступил хуже: начисто о них забыл».

Эта ученическая тетрадка в Мехико на его письменном столе тонула в ворохе бумаг до 1978 года. Однажды Маркес искал что-то совсем другое и подумал, что она давно уже не попадается ему на глаза. Но не обеспокоился. А когда осознал, что её и на самом деле не было на столе, — по-настоящему перепугался. В доме на улице Огня не осталось и угла, который бы он не обшарил. С Мерседес и сыновьями они двигали мебель, снимали с полок книги, чтобы убедиться, что тетрадка не завалилась за них, и подвергали непростительным расспросам обслугу и друзей. Никакого следа. Единственно возможным — или приемлемым? — объяснением было то, что, расчищая в очередной раз стол от бумаг, что делал периодически, вместе с бумагами он отправил в мусорную корзину и тетрадь.

Его удивила собственная реакция на это: вспомнить темы, о которых он думать не думал почти четыре года, стало для него делом чести. Он старался вспомнить их во что бы то ни стало и с таким напряжением, как если бы писал. И в конце концов восстановил наброски к тридцати из шестидесяти четырёх рассказов. А поскольку, вспоминая, он одновременно подвергал их строгому отбору, то без особого сожаления отбросил те, из которых, как ему показалось, ничего нельзя было сделать, и в результате осталось восемнадцать. На этот раз Маркес решил писать их сразу, без передышки. Но скоро понял: запал прошёл. Однако же, вопреки тому, что сам всегда советовал начинающим писателям, он не выбросил их на помойку, а снова отложил. Так, на всякий случай.

Когда в 1979 году Маркес начал писать «Историю одной смерти…», он в очередной раз понял, что, делая перерывы между книгами, иногда по три-четыре года, теряет навык и ему с каждым разом становится всё труднее начинать новую работу. И потому в период между октябрём 1980 года и мартом 1984-го еженедельно писал журналистские заметки для газет разных стран — ради дисциплины и чтобы «не остывало» перо (178 публикаций — абсолютный рекорд для писателя его уровня!). Ему подумалось, что его конфликт с набросками в той тетради связан с определением их литературного жанра и что всё-таки это должны быть не рассказы, а газетные или журнальные очерки. И лишь после того, как опубликовал пять очерков, написанных на основе набросков из злополучной тетради, он снова переменил мнение: они больше подходят для кино. Так были написаны пять сценариев для кино и один — для телесериала.

Не предвидел Маркес, как потом говорил, одного — что работа для газеты и для кино может изменить его представления относительно рассказов. Так что, когда он стал писать их в том виде, в каком они потом и вышли в свет, приходилось тщательно, пинцетом, отделять его собственные представления от тех, которые были привнесены режиссёрами во время работы над сценариями. И, кроме того, одновременная работа с пятью разными творческими личностями подсказала новый метод: Маркес начинал писать рассказ, когда выдавалось свободное время, и откладывал его, когда уставал или возникала какая-нибудь непредвиденная работа. Таким образом, шесть из восемнадцати набросков рассказов оказались в мусорной корзине, и среди них — рассказ о его собственных похоронах, потому что ему так и не удалось по-настоящему передать ощущение праздника, испытанное когда-то во сне.