Гарриет

— Чудовищный. Элизабет сказала, что будут все свои. Куда там «все свои»! Я приезжаю к девяти, а там уже сидят три семейные пары и одна тридцатипятилетняя подруга, у которой на лбу написано: «Сдается внаем». Ясно, высвистали специально для меня. Джеральдина, Дженнифер или что-то в этом роде. За ужином мы, конечно, сидим рядом, а остальные поглядывают исподтишка — как, мол, они там? — будто кобеля с сукой вяжут.

— Красивая она? — спросила Гэрриет.

— Красивая, тут ничего не скажешь. Только смеялась слишком много и все время лезла ко мне с вопросами: и сколько лет моим детям, и над каким сценарием я работаю, и люблю ли я балет, потому что она его о-бо-жает!.. После обеда меня опять приставили к ней, а Элизабет у меня за спиной корчила какие-то страшные рожи — думала, что я не вижу, — все, мол, идет шикарно, просто отпад! Вот именно, отпад. В полночь она меня спрашивает, не затруднит ли меня отвезти эту Дженнифер, то ли Джеральдину, в ее загородный дом в Гаргрейве.

В голосе Кори сквозило раздражение, но бледное лицо оставалось совершенно бесстрастным. Он допил виски и с величайшей осторожностью поставил стакан на стол.

— Пока я ее вез, она увешала мне все уши какой-то лапшой: как она бросила Лондон и своего мужа-маклера, он, понимаете ли, не хотел детей и вообще трахал свою секретаршу, и только здесь, на севере, она наконец-то встретила людей искренних и бескорыстных. Ох, как мне завтра влетит!

— От кого? — не поняла Гэрриет.

— От Элизабет. За нарушение приличий.

— А вы разве нарушили какие-нибудь приличия?

— Ну да. Не переспал с этой Джеральдиной, или Дженнифер, или как ее там.

— Ваша классная дама могла бы вами гордиться, — заметила Гэрриет.

— Я знаю, — сказал Кори. — Только это меня и утешает. Сделай милость, плесни мне еще немного. Спасибо.

— А она что, так хотела с вами переспать?

— Она хотела, чтобы я с ней переспал. Она боится остаться одна, и ей обязательно нужен мужчина, не я, так другой — просто чтобы был. В машине она успела сбрызнуть себя духами — незаметно, как ей казалось, а когда подъехали, она вдруг запрокинула голову и замерла: ждет, стало быть. Но мне, знаешь ли, все эти страсти нужны, как рыбе зонтик, так что я просто вышел и открыл ей дверцу. Тут она зарыдала, выскочила из машины и бегом к своему дому. Потом еще несколько минут ключ не могла найти, корова такая, пока не вытряхнула всю сумку прямо на крыльцо. А я смотрел на нее и чувствовал себя последней скотиной. Не знаю, какой черт дернул меня тогда пристегнуться ремнем — я уже лет сто этого не делал, — но я таки пристегнулся, и поехал, и на Фэрмайл врезался прямо в дерево… Черт, как наши хозяйки любят одиноких мужчин! — Речь его становилась все бессвязнее. — Если мужчина один, они ни за что не оставят его в покое. Мужчины-одиночки — они в наших краях на вес золота. Мужчины, которые спят в одиночку… в одиночке. Ничего, я привык спать в одиночке, пока был женат на Ноэль.

Вскинув длинные ресницы, он укоризненно уставился на Гэрриет, словно это она во всем виновата.

Совсем упился, подумала Гэрриет. Со времени их лондонского собеседования он еще ни разу не заговаривал с ней о жене.

— Теперь они спешат поскорее расквитаться с ней… за то, что она крутила с их мужьями.

— А она с ними крутила? — спросила Гэрриет.

— Крутила с кем хотела. А кто ей не приглянулся, у тех жены, бедняги, еще больше намучились. Представь сама: мужья ползают перед Ноэль чуть ли не на брюхе, а она плевать на них хотела.

Он взял со стола тетрадку Джона для домашних сочинений и зачитал:

— «В Индии люди часто недоедают и ложатся спать без ужина». — Он усмехнулся. — А эта старая ведьма ему твердит: «Следи за почерком, напиши слово „завтра“ трижды», — и все?

Он взял карандаш и стал писать под собственную диктовку, старательно выводя слова:

— «Мы дни за днями шепчем: „Завтра, завтра“. Так тихими шагами жизнь ползет…»

— Не надо!.. — в ужасе замахала руками Гэрриет. — Учительница его убьет.

— Я, между прочим, ей плачу, — веско сказал Кори. — А если ей уж очень неймется, пускай звонит мне и жалуется. «В Индии люди часто недоедают, — медленно повторил он, — и ложатся спать без ужина». А в Йоркшире люди часто перепивают — и тогда они тоже ложатся спать без ужина… Налей мне еще, — попросил он. — Только, пожалуйста, не говори, что мне уже хватит, это я и без тебя знаю.

— До чего вы себя довели! — Гэрриет покачала головой. — Вам бы самому сейчас попить успокоительное да сесть на калорийную диету.

— Прекрати разговаривать со мной, как с ребенком!

Гэрриет подала ему стакан.

— Фу, что ты мне налила? Тут же одна содовая!.. Какие у тебя руки холодные, — добавил он, случайно коснувшись ее пальцев.

— Ничего, зато сердце горячее, — сказала она и поморщилась от шаблонности фразы. Кори не обратил внимания.

— А у моей жены такие маленькие теплые ручки, — сказал он. — Зато сердце холодное, как могила. Она нимфоманка. Ты, наверное, слышала.

— Да, мне что-то такое говорили.

— Зато красивее ее нет никого на свете.

— Я знаю, — сказала Гэрриет.

— Как ты считаешь, дети похожи на нее?

— Нет, — соврала Гэрриет. — Больше на вас.