Гарри Поттер и дары Смерти

На следующее утро Гарри проснулся рано на полу гостиной, завёрнутый в спальный мешок. Между тяжёлыми шторами проглядывала полоска неба. Оно было холодного, чистого синего цвета разбавленных чернил, уже не ночь, но ещё не рассвет; вокруг было тихо, не считая мерного дыхания Рона и Гермионы. Гарри глянул на их тёмные фигуры, на полу радом с ним. Рон в порыве любезности настоял, чтобы Гермиона спала на диванных подушках, поэтому её силуэт возвышался над остальными. Её рука свисала к полу, а пальцы едва не касались пальцев Рона. Гарри даже подумал, что возможно они заснули, держась за руки. И от этой мысли ему стало удивительно одиноко.

Он поглядел на покрытую паутиной люстру, свисавшую с мрачного потолка. Меньше суток назад он стоял под ярким солнцем у входа в шатёр в ожидании свадебных гостей. Казалось, прошла вечность. Что будет дальше? Он лежал на полу и думал о хоркруксах и о той пугающей, сложной миссии, которую возложил на него Дамблдор… Дамблдор…

Скорбь, не покидавшая его с момента смерти Дамблдора, теперь ощущалась совсем по-другому. Обвинения, услышанные от Мюриэль на свадьбе, казалось, застряли в его мозгу как зараза, поражавшая воспоминания о волшебнике, которого он боготворил. Мог ли Дамблдор допустить подобное? Неужели он как Дадли мог спокойно наблюдать за подобным презрением и жестокостью, пока это не касалось его самого? Мог ли он отвернуться от собственной сестры, которую прятали в заточении?

Гарри думал о Годриковой лощине, о могилах, о которых Дамблдор никогда не рассказывал; думал о странных предметах, без всякого объяснения оставленных Дамблдором в завещании; думал, и его негодование разрасталось в темноте. Почему Дамблдор не сказал ему? Почему он ничего не объяснил? И вообще, заботился ли Дамблдор о Гарри? Или Гарри был не более чем орудием, которое следовало отполировать и наточить, но которому нельзя было довериться и поделиться сокровенным?

Гарри не мог больше так лежать в компании со своими горькими мыслями. В отчаянной жажде чем-то отвлечься, он выполз из спального мешка, поднял свою палочку и крадучись вышел из комнаты. На лестничной площадке он прошептал: «Люмос» — и, подсвечивая путь палочкой, начал взбираться по лестнице.

На втором этаже располагалась спальня, в которой они с Роном спали, когда в последний раз были здесь; он заглянул внутрь. Двери платяного шкафа были открыты, а постельное белье — вывалено на пол. Гарри вспомнил опрокинутую ногу тролля этажом ниже. Кто-то обыскал дом, после того, как его покинул Орден. Снейп? Или может Мундунгус, который много чего вытаскал из дома и до и после смерти Сириуса? Гарри пристально осматривал портрет, на котором иногда бывал Финеас Найджеллус Блэк, прапрадед Сириуса, но который теперь был пуст и представлял собой лишь кусок грязного холста. Очевидно, Финеас Найджеллус проводил ночь в директорском кабинете в Хогвартсе.

Гарри поднимался по лестнице, пока не добрался до самого последнего этажа, где было две двери. На двери прямо перед ним была табличка с именем Сириуса. Раньше Гарри никогда не заходил в спальню своего крёстного. Он открыл дверь, высоко держа палочку, чтобы освещать как можно большее пространство. Комната была просторной и когда-то возможно даже красивой. В комнате была кровать с резной деревянной спинкой, высокое окно, задёрнутое длинными бархатными шторами и пыльная люстра с остатками свечей в подсвечниках, с которых сосульками свисал воск. Фотографии на стене и спинка кровати были покрыты толстым слоем пыли; между люстрой и верхом платяного шкафа повисла паутина, а стоило Гарри зайти глубже в комнату, как он услышал суетливый шорох потревоженных мышей.

Юный Сириус обклеил стены таким количеством плакатов и фотографий, что серебристо-серый шёлк на стенах был виден лишь в некоторых местах. Гарри мог лишь предположить, что родители Сириуса не смогли удалить чары вечной липкости, с помощью которых всё это держалось на стене, потому что был уверен, что они вряд ли оценивали украшательский вкус своего старшего сына. Сириус же, похоже, изо всех сил старался досадить своим родителям. На стенах висело несколько огромных выцветших красных с золотом гриффиндорских знамён, лишь подчёркивавших его отличие от остальных членов семьи, учившихся в Слизерине. Было много фотографий магглских мотоциклов, а также (Гарри даже восхитился смелости Сириуса) несколько фотографий магглских девушек в бикини. Гарри мог с уверенностью сказать, что они были именно магглами, потому что на фотографиях они были неподвижными, с потускневшими улыбками и стеклянными глазами, застывшими на бумаге. Всё это резко отличалось от единственной волшебной фотографии, висевшей на стене — фотографии четырёх студентов Хогвартса, стоявших рука об руку и смеявшихся в камеру.