Гарпия. Одержимая местью (СИ)

— И одна белая, а вторая черная. А про Семёна он говорил, что он, скорее всего, за одно с гарпиями. «Скорее всего» — Ян не утверждал. У меня мозг сейчас взорвется. Помоги мне погасить свечи и собрать их в кучу, — попросила я и принялась делать то же самое.

Хосе Игнасио охотно помогал мне:

— Даша, я боюсь оставлять тебя одну, — сказал он. — Если ты не пойдешь ночевать ко мне, я останусь здесь. Лягу на лавках и буду сторожить тебя как преданный пёс.

— Не нужно. Я закрою дверь на замок, и меня никто не потревожит. Нам не нужны лишние сплетни. Уверена, завтра о нас с тобой и так разговоров будет больше, чем надо. Поэтому иди домой и не тревожься обо мне. Всё будет в порядке.

Уговорить Хосе Игнасио было непросто, но в двенадцатом часу мы всё-таки попрощались. Свечи погасили, и на утро о загадочной надписи напоминали лишь застывшие восковые лужицы. Без свечей по ним трудно было определить, что же там было написано, а вот у меня перед глазами это огненное слово «ведьма» стояло еще долго.

Вот бы можно было лечь спать, а на утро проснуться без забот и хлопот, чтобы все опасения и неприятности попросту исчезли, испарились, улетучились как сон, но проблемы сделаны из другого теста — они бесследно не исчезают. Утром мне нездоровилось — снова будто какая-то ведьма порчу навела — и голова кружилась, и всё зеленело и прыгало перед глазами как лягушки на болоте. Но нежиться в постели — роскошь непозволительная, каким бы не было состояние, — нужно было привести и себя, и мысли в порядок.

Я ходила по дому как душа неприкаянная; нигде места себе найти не могла. Перебрала охапку одежды — всё требовалось перестирать: полы были грязные; проверила другие личные вещи — пропала розовая губная помада и шейный платок из цветастого атласа. Хорошо, что я папку с документами и банковской картой спрятала в надежное место — хоть это меня порадовало. После того, как кто-то рылся в моих вещах, я решила, что не оставлю впредь посторонних без присмотра, даже если с виду они будут как божьи одуванчики. О пропаже платка и помады я не стала заявлять в полицию. Надо было всё-таки заявить, но, как говорится, умная мысля приходит опосля, и о пропаже я рассказала лишь Хосе Игнасио и Лилии.

Перед работой Хосе Игнасио зашел проверить, как я. Утром я уже и не верила, что вечером мы жарко целовались и что я мечтала уснуть, летая в розовых облаках, а уснула, словно проваливаясь в черную дыру, поглощающую весь оптимизм, наэлектризованное спокойствие и весеннюю романтику. Мы недолго постояли на крыльце. Хосе Игнасио со смущенным видом поцеловал меня в губы; при свете дня я видела румянец на его гладко выбритых щеках. На мгновение я подумала, что уехала бы с ним куда угодно, далеко-далеко, где нет Намистиных, живущих как в мыльном сериале: любовники, любовницы, сплетни и к тому же убийства. Я закрыла глаза, и меня охватил трепет перед несдержанной силой нахлынувшего чувства. Как бурная река этот поток вымыл из моей головы тяжелые, словно камни, мысли, болотную зелень, и осталась лишь слабость, легкая и приятная как воздушный зефир. Я увлекла Хосе Игнасио в коридор, чтобы никто не подглядывал за нами, и сама впервые за два года проявила инициативу — я пила его поцелуи как сладкий нектар, и меня ничто не останавливало. Это был кипящий вихрь страсти, порожденной тысячами ночей воздержания; вихрь, срывающий крыши и лепестки бульдонежей; вихрь, в котором черное сливалось с белым и буйствовало разноцветьем полевых цветов.

Хосе Игнасио шептал мне признания в любви с юношеским пылом. Это было лучшее лекарство от моих недугов. За пять минут я снова обрела силу и уверенность, ко мне вернулась радость и азарт перед неизвестностью. Хосе Игнасио зарядил меня энергией как электрический ток гальванические элементы.

— Беги на работу, — сказала я, уловив неприветливое рычание Дружка во дворе, — кто-то идёт.

Хосе Игнасио поглядел на меня пристальным взглядом, полным протеста, но сдался, блаженно опустив ресницы:

— Обещай, что уедешь со мной! — умолял он с ребяческой наивностью.

Я погладила его по щеке; его губы покрыли поцелуями мою ладонь. Он неуверенно опустил голову, глядя на меня распахнутыми заклинающими глазами. В расширенных зрачках таилась глубокая душевная рана, чернее вороньего крыла, чернее самой черной ночи на Земле.

 — Давай посмотрим, что принесёт нам время, — ответила я, отрезвев, — не будем загадывать, ладно?

Лицо Хосе Игнасио вдруг сделалось смешным как у обиженного ребенка:

— Что мне сделать, чтобы ты согласилась?

— Ничего. Просто будь собой!

Mordu de chien un de chat, c'est toujours la b^ete du `a quatre pattes

Хрен редьки не слаще. (Какой палец не укуси, все больно).

Я открыла дверь. На крыльцо как раз поднялась Лилия Оливер. Её выписали из больницы, и она первым делом пришла ко мне, но принесла с собой дурные вести: