Гарпия. Одержимая местью (СИ)

Хосе Игнасио попросил воспользоваться моим телефоном. Он вызвал скорую помощь, а до приезда городских мы перенесли Лилию в ванную комнату и пытались привести её в чувства  — она, не открывая глаз, послушно пила воду и сплевывала редкую пенную слизь. Рвотный рефлекс срабатывал; она кашляла и плевалась; как мне хотелось тогда вывернуть её желудок наизнанку, чтобы она не мучилась, чтобы в желудке не осталось ничего, что вызвало такую реакцию.

— Это сильнейший яд, — всё удивлялся Хосе Игнасио, глядя то на меня, то на муки Лилии. — Понятия не имею, что именно, но если в малом количестве, он вызывает отек тканей и жар, то не представляю, что бы было, если бы вы выпили по бокалу этой ужасной гадости из красивой бутылки.

— Это подсудное дело, — закричала я. — У меня есть записка Семёна, откупоренная бутылка… Мы проведем экспертизу. Надо и конфеты отдать на анализ! Слава Богу, мы так и не открыли коробку. Если это Семён, я всё сделаю, чтобы он получил по заслугам.

Бедняжка Лилия содрогалась, склоняясь над ванной. Мы вдвоём удерживали её легкое тело, стараясь облегчить болезненные мучения. Наконец её вырвало темной мутной массой, и она обессиленная сползла вниз. Хосе Игнасио заставил её выпить еще чашку воды, и на обескровленной белой коже появился слабый румянец. Я обняла Лилию, словно согревая от холода. Она всё еще была горячей, но дрожала как мокрый котенок на ветру. Прическа распалась, и я гладила её длинные красивые волосы, разбросанные по спине.

— Она поправится, верно? — спросила я.

— Думаю, да, но придется очистить кровь от вредных токсинов. Ей повезло, что она не пьет коньяк бокалами, как Вероника, к примеру, иначе мы бы её не спасли, а городские доктора, ты видишь, не спешат на вызов.

— То есть, если бы эта бутылка предназначалась, скажем, для праздничного застолья, то все, кто выпил бы по бокалу, умерли бы? — я вдруг подумала, что Семён не собирался меня травить: я же коньяк пью только с кофе, да и то не увлекаюсь. — Что если этой бутылкой хотели отравить Намистиных? У них сегодня гости — уверена, они запаслись коньяком… Что если…

— Пусть Семён и потрудится ответить нам, откуда у него эта бутылка коньяка. Ты и Лилия должны написать заявления в полицию. Отравление — это не шуточное дело. Пусть выясняют, какое отношение к яду в бутылке имеет Семён.

Мы услышали, как за двором остановилась машина. Приехала «скорая». Хосе Игнасио высказал доктору свои предположения об отравленном коньяке и конфетах, и мой злополучный подарок отправился вместе с Лилией в городскую больницу. Мне ехать не потребовалось, а результаты анализов я узнала на следующее утро — в коньяке действительно был смертельный яд.

La nuit porte conseil.

Утро вечера мудренее.

Не знаю, в котором часу я уснула, но мои мысли словно шли по кругу: то перед глазами возникала сцена как кто-то в черных перчатках душит Каллисту Зиновьевну толстой веревкой, потом срывает с неё крест и зажимает в её ладони шахматного коня; то сцена, как Семён переходит дорогу, входит во двор и оставляет на пороге пакет с презентом. Также мой ум рисовал и другие смутные картины: например, как те же руки в черных перчатках протыкают коньячную пробку медицинской иглой и с помощью шприца вводят яд в бутылку. Меня мучил этот вопрос не меньше, чем другие странные обстоятельства. Как же иначе, если с убитой я жила под одной крышей, и бутылка с ядом оказалась подарком для меня? Одно воспоминание об этой ночи и теперь заставляет моё сердце пульсировать в ускоренном ритме. Каллиста Зиновьевна, Лилия, Семён, Вероника, Фаина, Хосе Игнасио, Миа и даже Ян Вислюков, которого тогда я могла себе лишь представить жалким пьяницей с обожженными руками в белых повязках, словно в рукавичках, — все эти лица мелькали перед моими зажмуренными глазами и не хотели уходить, как я ни пыталась их прогнать. В сознании всё перемешалось как две колоды разных карт. Голос несчастной поэтессы, излагающей мысли образами и метафорами, твердил мне: «Из мести оставляют знаки и тешат свое «я» возмездием над злом»; голос Каллисты Зиновьевны повторял дюжину раз: «Смерть стоит у порога, и я впущу ее, а не доктора». От их голосов я не могла заставить свой мозг отключиться. Глаза начинали слипаться, а каждая извилина мозга, будто пружина, готова была разжаться и острым краем вонзиться в череп, чтобы он разбился как глиняный горшок. Без двух таблеток от головной боли я не смогла обойтись и, запив их из чашки, где еще недавно был отравленный коньяк, я все-таки в скором времени уснула.