Гарнизон

— Нет, я вполне адекватен, — с некоторой обидой ответил мортус. — Просто мне тут вспомнилось кое‑что…

* * *

Амасек с бульканьем лился в стаканы. Это был отнюдь не благородный нектар, что подают в фешенебельных ресторанах по пятьсот тронов за бутылку. Не напиток, напоенный ароматом настоящего дуба, из которого сделаны бочки для выдерживания. И даже не офицерский пайковый амасек, сделанный путем разбавления спирта специальными присадками из высококачественных концентратов.

Медик разливал дешевую бурду из медицинского дезинфекта и синтезированного ароматизатора, которая походила на настоящий амасек разве что цветом, и то весьма отдаленно. Но Холанн не замечал ни мутно — желтого цвета с облачкам непонятной взвеси у дна, ни специфического запаха, достойного скорее цеха химической фабрики. Комендант с вниманием опытного алкоголика жадно ловил взглядом уровень жидкости в стаканах.

— Никогда мне синтез не давался, — буркнул Александров, стряхивая с горлышка бутыли последние капли и стараясь попасть ими точно в стакан. Однако в голосе медика слышалось не столько искренне сожаление, сколько…

Холанн не смог бы выразить это понимание словами. Он просто чувствовал родство душ, связавшее двух совершенно непохожих людей. Совместно, по — братски разделенные сожаление, страх и… сомнение. Горькое сомнение, когда разум считает, что все сделал правильно. И все же… всегда остается мысль, что зудит и жжет, подобно отравленной занозе в глубине души.

А что, если это ошибка?

— Пей, Холанн, — скомандовал медик и взял стакан.

Лаборатория была затемнена. Горел лишь один слабый плафон, жалюзи опущены, словно два человека составили заговор и опасались разоблачения.

Холанн принял сосуд с пойлом, подержал в руке, чувствуя его тяжесть и гладкость. Хотя он сам видел, как хирург тщательно вымыл тару в кипятке, стакан показался липким и грязным. Словно чаша с ядом, которую по одной из легенд давным — давно пытались поднести Богу — императору предатели.

— Резкий выдох — и одним глотком, — напутствовал медик. — Потом повторить. Блевать в то ведро.

— Виктор… — почти жалобно воззвал комендант, когда губы хирурга уже почти коснулись желтоватой влаги.

— Чего? — сердито спросил Александров.

— Мы… я… я ведь все сделал верно?.. — прошептал Уве. Уровень 'амасека' в его стакане колебался, словно там бушевала крошечная буря. Тонкие пальцы побелели, будто выкрашенные сигнальной краской.

Медик молчал, сжимая сосуд, держа его на весу так, словно опасался сместить хотя бы на несколько миллиметров. Молчал и Холанн, взирая на Виктора с безумной немой надеждой в болезненно расширенных глазах.

— Я тебе так скажу… — вымолвил наконец хирург. — От меня ты в этом злого слова не дождешься. Но… правильно ли… я не знаю.

Он опрокинул 'амасек' в глотку одним движением кисти. Крякнул и шумно выдохнул, зажмурившись, утирая слезы, выступившие сквозь плотно сомкнутые веки.

Уве торопливо последовал его примеру. Закашлялся, заперхал, когда обжигающая жидкость хлынула по пищеводу. Долго пытался отдышаться.

— Прости меня, Бог — Император, — бормотал Уве, горячо, бессвязно, вытирая мокрый рот с искривленными в горестной судороге губами. — Прости меня… простите все… Я хотел, как лучше…

— Пей, Холанн, — повторил Александров, наполняя стакан коменданта, оставив свой пустым. Хирург с тоской глянул пустым взглядом куда‑то вдаль, сквозь стену. Затем на чемоданчик скорой помощи, что примостился в углу.

— Как бы я хотел надраться до полусмерти… — тихо сказал медик, скорее сам себе, чем стремительно напивавшемуся коменданту, который то молился, то молча рыдал. — Пей, Уве, тебе тяжелее, чем всем нам…

Ветер рвал простое белое одеяние Фация Лино. Яростно кусал открытое лицо, ерошил седые волосы священника.

— Я бросаю вызов Разрушительным Силам, — негромко вымолвил Фаций, понимая руки, складывая их аквилой и склоняя голову. Вокруг него затанцевали буранчики серого снега, и комиссар, стоявший чуть в отдалении, готов был поклясться, что снежная крупа стремительно чернеет. Или то мерк свет послеполуденного солнца, и без того слабый?..

— Я преисполняюсь верой, — сказал священник, по — прежнему не поднимая голову. Каждое его слово словно подало на мерзлую землю тяжким камнем.

— Я есть лишь сосуд, наполненный надеждой.

Священник шагнул вперед, к проклятому ангару, чьи ворота были прикрыты и подперты толстым пластиковым брусом, армированным сталью — такие использовали для самовытаскивания застрявших машин.

— Я бесконечно мал и слаб! — возвысил голос Лино. — Но насколько ничтожен я, настолько велик и всемогущ Бог — Император Человечества!

Ветер бесновался, выл голодным зверем… или уже не только зверем…

— Могучий Император, распространи Свой священный свет, чтобы он служил мне опорой в темноте! — закричал священник, воздевая руки к небу, стремительно наливавшемуся чернотой.

— Я чувствую силу Твою в моих костях! Я чувствую силу твою в моих мускулах! Но превыше всего та сила, коей Ты наполняешь мою душу! Я чувствую Императора, кто дарует мне Свое благословение.