Ган а-Надив (Сад Щедрого)

— Лялька… Ну почему я не могу думать ни о чем другом? За какую мысль не зацепишься, все скатывается к одному и тому же… Эх, Лялька, Лялька! Что с нами тут произошло? Как ни крутись, жизнь теперь четко разделена на тут и там. Там мы до поры до времени жили нормально. Было где жить: спасибо, "старики" позаботились.

Была интересная работа в приличной "фирме": платили немного, но по тогдашним меркам хватало. Была компания… Жили совсем неплохо: на концерты ходили, в музеи, перечитывали любимые книги, говорили обо всем на свете, любили друг друга без памяти… И вдруг — трах-бабах, перестройка! Митинги, совместные предприятия, работа в компьютерных "фирмах"…

За день зарабатывал больше, чем раньше за год. Ляльку приодел, машину купил. Жить бы и жить. Но "занавес"-то уже приподняли! И многие увидели, что такая жизнь — лишь новая ступень нищеты… Друзья, что помудрее, вовремя потянулись за рубеж. Кто на Запад, кто на Юг. Расползались, как тараканы.

Пошли письма: Мюнхен, Бостон и, конечно, отсюда, из Израиля. Все вроде бы устраивались. А тем временем на улицы Москвы уже выходили местные "наци", тринадцатикопеечный батон стал стоить пятерку[3], на совместные предприятия нажимал двойной пресс: рэкета и Советов народных депутатов.

И мы начали собираться. Нам проще, чем нашим "предкам": "Вы, Алинька, молодые — устроитесь! И деткам вашим будет…" Деткам? Деткам может быть и будет. Но мы то тоже хотим! Ни я, ни Лялька не были настолько наивны, чтобы ожидать от этой страны бурной радости по поводу нашего приезда. Однако, надежда пробиться была. Все-таки там не числились в самых последних. Как хорошо было сначала: аэропорт Бен-Гурион[4], первые шекели[5](показалось — много!). Потом — ульпан[6] в киббуце[7], вкусная еда, хорошая компания. В Москве уже давно так хорошо не сидели! По вечерам — умные разговоры обо всем: о Торе[8], о Цахале[9], о положении на Ближнем Востоке (в свете, конечно же, нашего светлого будущего). Ведь теперь мы — дома! Дома? Неужели же это — мой дом?! Караван-вагончик на две семьи, благотворительские синтетические подушки (моим бы врагам на них спать!), эфиопские дети[10] в парше, ни одного деревца в радиусе трех километров, крикливые бухарцы[11]за окнами и автобус до города — раз в час… А что стало с нашей веселой киббуцной компанией? Опустившиеся от безделья и озверевшие от безнадеги интеллектуалы стали попивать… Водка здесь, конечно, дешевая — пять шекелей на шуке. И вкусная. А после, после водки — что?… Опять споры до хрипоты: "Авода"[12],"Шас"[13],"Ликуд"[14],"Идуд"[15]… Бесконечная тягомотина на тему "Нету": жилья, работы, денег, свободы…

Разговоры, которые и завзятого оптимиста до петли доведут. Вот радости было, когда вся эта болтовня как-то сразу всем надоела. Новую развлекуху себе нашли, по кайфу: сначала в "бутылочку" играли, потом баб лапать стали. И наоборот. Все — всех. Главный принцип — не приставать к своей половине. "…Жить стало веселее!" Хохот, поцелуйчики: в губки, в щечку, в шейку… Все молодые, симпатичные, задорные: врубишь "МТВ"[16]погромче, свет погасишь и шаришь где попало — комплексы сублимируешь. "Ударим здоровым групповым сексом по Министерствам абсорбции и строительства!" Вот только однажды… Лялька!.. Лялька, полуприкрывшая свои чудные глаза, стонущая от удовольствия под этими двумя конями — Юркой и Женькой! А потом, вдруг — открыла глаза и посмотрела на меня… Глаза темные, влажные, полубезумные… И улыбнулась, крепко, до скрипа сжав зубы, сдерживая тот самый крик! Я только однажды до сих пор видел у нее эту улыбку: нам было по девятнадцать, родители укатили на дачу и мы впервые почувствовали себя совсем свободными. И никуда не торопились. А сейчас, кому улыбается она сейчас? Я рванулся (Юркина жена вскрикнула от неожиданности и боли), вскочил, схватил Ляльку за руки и потащил ее на себя… "Эй, псих! Кайфоломов, опять весь кайф обломал!" — это мне в спину… Мы стоим перед Юркиным домиком под слепящей жирной Луной и Лялька опять смотрит на меня — с удивлением и ненавистью.

"Ну что ты, сумасшедший, ведь было же всем хоро…"- я оборвал ее пощечиной. Она зарыдала и побежала к нашему домику. Три дня мы не разговаривали. Потом, как сговорившись, молча собрались и переехали в другой караванный городок, в еще большую глушь. Здесь пока тихо. Только Лялька иногда смотрит на меня как-то странно. Ее можно понять: ведя я, когда ложусь рядом с ней, сразу же вспоминаю тот взгляд — и… Не могу! Сколько мы сможем так протянуть? Без любви, без самоуважения без… Понимаю — что-то срочно нужно менять. Ехать в город, снимать квартиру, заводить свое дело…