Гамбит. На сером поле

Адам знал, что сам виноват. Каждый раз он прижимал, а потом отталкивал, копал в поисках истины так глубоко, что, вороша ее чувства и воспоминания, делал больно, ненамеренно вытаскивая сразу всех дохлых кошек с ее заднего двора. Он оправдывал благими намерениями свои истинные, и она, едва подпустив ближе, опять ставила перед ним многотонный заслон, спрятавшись за ним. Он пытался уличить ее в двуличности перед братом, но в итоге сам выглядел продажной тварью. Напомнил ей о смерти Мастерса, и она бросила ему в лицо низость этого поступка. Вытащил наружу переживания о сыне, желая удостовериться, что они все же существуют, а она обошла его с тыла, получив выгоду для себя, и использовала в качестве суррогата – человека без личности, бездушного манекена для удовлетворения витальных потребностей. И сделала все так же легко, как он пытался удовлетворить свое любопытство. Он хотел контролировать ее, положившись на свою неотразимость, а она ставит шах и мат одной лишь пешкой, когда король остался с ней один на один. И теперь он ждет от нее доверия? Глупо, Адам. Очень глупо. Она всегда на шаг впереди. Он делает ей больно, а она возвращает ему старицей, оставляя мучиться в угрызениях совести, коли таковая еще у него имелась. Он сам виноват, что она отталкивает, когда он прижимает, потому что отталкивает, когда прижимает она.

– Мне жаль, что так вышло. Он и твой сын тоже, – неосознанно вырвалось у него – будущего спасителя многомиллионного города, который, как оказалось, ничем не лучше 小姐 Костлявой, манипулирующей человеческими слабостями ради выгоды. Его выгоды. В этом она была намного честнее, ведь в случае Эванс не было никаких благих намерений, кроме истинных.

«Низко», – сказал бы Ашер. «Неэтично», – осудил бы Крис, и оба были бы правы. Прижав ладонь в черной перчатке к худой щеке, Адам стер большим пальцем невидимые слезы с ее лица. Они должны были бы быть, не закройся она с ног до головы в скорлупе бесчувственности, как он прятался под ледяной коркой из цинизма и безразличия.

– Не говорите, как все. Вы не такой, – Эванс посмотрела на него с таким пониманием, которого он не ожидал и не видел ни в ком: ни в отце, ни в Беатрис, ни в Лиаме, и даже в Шарлотте. Она не злилась и не осуждала, а видела, казалось, его настоящего: без маски, без лица, без личности. Только его – черствого, эгоистичного, беспощадного скота, лишенного элементарных жалости и сострадания. Это, казалось, ее совершенно не пугало, зато теперь уже пугало его.

Осторожно убрав его руку от своего лица, она бросила окурок под ноги и затушила его носком ботинка, выпустив из легких дым, в мгновение окутавший их. Провокация, которая больше с ним не сработает. Адам не отступит. Ни разу не отступал, и сейчас не исключение.

Эванс только горько усмехнулась, посмотрев в зеленые глаза. В радиоактивном море стоял полный штиль. Ни ряби на яркой и сочной торбернитовой глади, ни кругов на воде от упавших в него обломков базальтовых скал. Сир Безупречный опять опустил забрало шлема и скрылся за блеском сверкающих лат, пряча внутри свою ущербность. Того и гляди, ослепленные их сиянием не заметят, что скрывается за его притворными улыбками и лживыми приторными речами. Увы, другого лидера они не заслуживают. Этот город прогнил настолько, что даже лучшие из его представителей поражены вирусом циничной скотины с рождения, а снобизм впитали с молоком вскормивших их матерей. Возможно, Ларссон – меньшее из зол, и уж точно лучшее, из того, что они имеют, а порой и заслуживают. Осталось лишь вбить ему это в голову и, во что бы то ни стало, спустить Его Высочество, витавшее в кислотных облаках, на бренную землю. Сегодня ей это почти удалось, возможно, удаться и в будущем, где вместо радуги их ждет маслянистая пленка на лужах от пролившегося токсичного дождя.

– Доброй ночи, Символ Нордэма, – натянуто улыбнулась она, разворачиваясь к двери и засунув руки в карманы распахнутого пальто. – Сладких снов, – и, наверное, искренне пожелала ему на прощание, но ее удаляющийся голос звучал переливами маленьких металлических колокольчиков и прошелся изнутри Ларссона когтями, сдирая кожу, садня и обнажая душу.

О чем он вообще думал, когда решился на подобное. Он мог просто спросить, но нет же. Он Адам Ларссон – Тотальный Контроль над всеми. Спросить напрямую – ниже его достоинства, которое теперь валяется растоптанное ею непонятно где, но зато он докопался до истины, залез ей в трусы в буквальном, а не в переносном смысле.

Вопрос о его методах не первый раз ставился на повестку дня, и первым обратил на них внимание Крис в ночь, когда Адам превратил каждый телефон в городе в источник слухов о воскресшем Кельте. «Неэтично», – сопровождало его на протяжении последние несколько часов его жизни. «Эффективно», – жалкое оправдание, ведь эффективность никогда не ставилась этике в противовес.