Гамбит. На сером поле

Это Адам понял и без детальных разжевываний. Можно смотреть, но не видеть, но только не когда знаешь, куда смотреть. Глубокая душевная травма оторванной от людских переживаний Эванс служила ей маяком среди белого шума из человеческих эмоций. Стоило Лису опять махнуть хвостом перед бывшей, как поведение Либерсон изменилось на глазах, чем и пустило в воздух сигнальную ракету, замеченную подругой. Личный и, скорее всего, самый горький в жизни любой женщины опыт в схожей с Либерсон ситуации сыграл Эванс на руку, и комната за спиной девушки говорила о ее переживаниях абсолютно точно. Вот только зачем она здесь, и почему Эванс все еще ждет ее владельца, когда право опеки закреплено за отцом ребенка, не давало покоя так не во время разбуженной совести Адама.

– Я не собирался целовать Либерсон, – тяжело вздохнув, Адам решил зайти издалека и поставить уже в их с Эванс общении все точки и запятые по местам, раз уж она выбрала синдром обширной дислексии. Он четко расставлял акценты, исправлял недочеты и недопонимания, выделяя их в разговоре по правилам красного карандаша, на что девушка опять только обиженно хмыкнула.

– Для вас это стандартная процедура, мне ли не знать, – ответила она с легкой обидой, растерянно подернув плечами и шмыгнув носом.

«За что мне это?» – мысленно взмолился Ларссон. Он мог поклясться, но, черт возьми, общаться с расчетливым социопатом в лице Костлявой для него оказалось намного комфортнее, чем разговаривать с обиженной и при этом очень циничной девушкой. Причем, с девушкой, которая, к тому же, не может самостоятельно и четко сформулировать, на что конкретно она обижается: на то, что он поцеловал ее подругу, или что поцеловал ее, когда спас от пули Формана. И опять Эванс приравняла себя к множеству, будто рядом с ней был не Адам, а его младший брат. От подобных сравнений обида начала неприятно скрести в груди давно заледенелое сердце, но возразить Адаму было нечем, а вот Эванс не лезла за словом в карман, добивая:

– Лиам очень возмущался, что и ему не перепало, – ее ответный укол не заставил себя ждать.

– Твой брат не разглядел его среди штукатурки, – с завидной легкостью вернул ей Адам, ведь в тот раз спасителем был не он, а настоящий Кельт, и подумал, что с волками и воют по-волчьи, когда снова убедился, что Эванс и в самом деле не понимает, когда следует промолчать.

«Заткнуть бы ее, да не поймет же ни черта, хотя…», – грешным делом усомнился он в причине ее словесного недержания и нагнулся к худому лицу, всматриваясь в ее тонкие черты, дрогнувшие от обидных слов.

От пробиравшего до нутра взгляда торбернитовых глаз, постепенно начинавших излучать радиацию в мелких дозах, у Эванс в горле в момент пересохло. Слова прозвучали хрипло и на выдохе, когда лицо Ларссона оказалось близко. Непозволительно близко, неприемлемо даже в рамках их странного общения, скакавшего по осям времени и близости взаимодействия от отметки «пошел к черту» до «вцепиться и не отпускать».

– Так ему и передам, – звучало бы спокойно, если бы антимонитовые иглы в колючем взгляде серых глаз не блеснули сурьмяным блеском, и, приготовившиеся к атаке, не намеревались впиться тысячами мелких жал под кожу обидчику по первой же команде.

Не в его правилах отступать, и анафилактический шок от ядовитых уколов ей придется оставить для кого-то слабее. С ним самим этот номер уже не пройдет. Нужно что-то более надежное, чем мерцающие в зеленом сиянии радиоактивных лучей взгляда Адама тонкие токсичные иглы, предостерегающие об опасности, и сведенные нахмуренные брови на кукольном личике, чтобы Адам начинал чувствовать беспокойство. Он наклонился к ее лицу и приблизился настолько, что расширенные зрачки его глаз теперь были отчетливо различимы на фоне ярко-зеленой радужки даже в почти полной темноте узкого коридора.

– Ты можешь хоть иногда промолчать, – зеленые глаза неотрывно смотрели в серые.

Радиоактивное море со всей излучаемой им энергией против базальтовых скал, блестевших в зеленых лучах недвижимым монолитом.

– Зачем спрашивать, если знаешь ответ, – по-змеиному прошипела Костлявая, и здесь Ларссон был с ней согласен. Не замолчит и не заткнется, желая оставить за собой последнее слово, даже если это слово: «Сдаюсь», которого никогда не скажет.

Издевка на уровне провокации, и, осознанно или нет, уже неважно, ведь сработало. Вот, что бывает, когда непреодолимая сила сталкивается с неподвижным предметом, а столкновение неизбежно: парадокс их существования, единство и борьба противоположностей и объединение потенциалов.