Гамбит

Оставив ее на подоконнике, пошел раскапывать шкаф в студии. Помнится, там оставалось после очередной рекламы очередного бутика нечто бирюзово-золотистое, безразмерное и открытое… ага. Есть.

На бирюзово-золотистое Лилька глянула как на живую гадюку.

– Это я не надену! – Она поежилась и одернула рукав водолазки. – И не пойду никуда. – Подумала и добавила на всякий случай: – Уговаривать не надо, я не кокетничаю, я правда не хочу.

Что-то снова было не так.

– Капелька, я не могу к Вовчику не пойти. А без тебя… – скривился, подумав, сколько там будет «конфеток», которым очень хочется ключи от квартиры, а можно сразу банковскую карту, ну или на худой конец жирный заказ на рекламу. – Пить не буду, обещаю. Хватит уже.

Лилька скорбно вздохнула:

– Ладно. Но в водолазке! Или рубашку надену.

Нет, это определенно было неправильно. Слишком легко она согласилась, и почему рубашка-то? И эти рукава еще!

Бросив платье на стул, он подошел к подоконнику. Попытался взять ее за руку.

Лилька немедленно сделала вид, что обе руки у нее страшно заняты и в ближайший год не освободятся.

– Ну я же ем! – Сунула ему под нос огрызок бутерброда, вдруг так не поверит.

Значит, пьяные свиньи. Черт.

– Может, расскажешь, что вчера было? Мне стыдно, но я не помню.

– А я не знаю. – Она пожала плечами. – Я поздно пришла, принесла тебе кофе и легла спать. Ну слышала из студии «Крематорий».

Ильяс покивал и поймал руку с останками бутерброда. Мягко поймал, даже не сжал. Она закаменела, словно руку судорогой свело, и глянула укоризненно – а в глубине глаз был страх. Пугать ее дальше не хотелось, совсем не хотелось, но надо было выяснить масштабы бедствия. Потому он задрал рукав водолазки…

– Не трогай!

Она отдернулась, уронила бутерброд на пол и снова натянула рукав на синяки.

Ильяс отступил на шаг, сглотнул ком в горле. Было стыдно и мерзко, а еще он совсем не помнил, что же натворил.

Помотав головой, спросил:

– Прости, я… я сильно тебя обидел?

– Не обидел, – неохотно ответила она. – Напугал. Ну и… – Прикусила губу и стянула водолазку. – Вот…

Оценив засос на ключице, укус с кровоподтеком на плече и пять синяков на запястье, Ильяс длинно выругался. Остро захотелось дать пьяной свинье в рожу, да толку-то. Он еще отступил – теперь она наверняка его боится. И совсем непонятно, почему она до сих пор здесь.

Лиля поморщилась.

– Не ругайся. – Снова натянула водолазку. Отвернулась и уставилась в окно.

– Лучше бы ты поругалась, что ли. – Он попробовал усмехнуться, но не вышло. – Лиля?

– А? – Так и не обернулась.

– Черт, да выскажи уже все, что думаешь, хочешь, в рожу дай, хочешь, тарелки побей. Только не отворачивайся. Пожалуйста. Я… что мне сделать, чтобы ты простила и перестала бояться?

Лилька буркнула в окно:

– Я уже не боюсь и не сержусь. Просто не трогай, ладно? Сейчас неприятно, потом пройдет. И еще я не хочу никуда идти. – Подумала немного и обернулась, робко улыбнувшись: – Ну… или хочу покрасить тебе бороду. – Покачала тапочкой и объяснила: – Это у меня такая истерика. Наверное.

Ильяс хихикнул. Нервно. Наверное, это у него тоже истерика. И со вздохом согласился:

– Тогда бороду. Только не зеленкой.

– Нет дома зеленки, – вздохнула Лилька и спрыгнула с подоконника. – Пойду куплю краску.

Вернулась она примерно через полчаса, притащила кучу расчесок и зачем-то кисточку, развела в чашке сомнительный порошок с резким травяным запахом и велела снять рубашку.

– А то она тоже покрасится.

Ильяс смотрел на эти приготовления, как на свеже-разложенный костер инквизиции. Сам себе не верил – он, добровольно, в здравом уме и трезвой памяти, позволил красить себе бороду?! Нет. Такого не может быть, потому что не может быть никогда. Тем не менее снял рубашку, замотался старым полотенцем и сел на стул посреди кухни, утешаясь тем, что бороду можно и сбрить. Или будет у него персидская, крашенная хной борода. Забавно же.

Лилька хищно блеснула глазами, потерла руки и сцапала со стола расческу. Потом хлопнула себя по лбу и вытащила из кармана перчатки. И принялась за покраску. Покрасила не только бороду, но и усы, бурча при этом «а то будет негармонично…».

– Маньячка, – хмыкнул Ильяс и пожертвовал усами. И даже не попытался выпросить «Nikon» и снять пару великолепных кадров. Мученик искусства, не меньше!

Закончив свое черное дело, Лилька велела сидеть час, а лучше два, и, мурлыча под нос, принялась возиться с кастрюлями и сковородками. Мученику искусства она принесла ноутбук и кружку кофе, чтоб не так страдал и поменьше на нее пялился. Он и не пялился. Размер знал и так, а образ уже сложился. Раз девушка хочет рубашку… в конце концов, не только у нее истерика и всякие эротические фантазии.

Едва успел найти и заказать все что нужно, пришлось, правда, платить вдвое, чтобы привезли прямо сейчас, но чего не сделаешь ради искусства?! Он даже удивился, что все уже, когда Лилька окликнула:

– Можно смывать, – и торопливо добавила: – Учти, ты сам согласился!

«Это не зеленка. Точно не зеленка!» – напоминал он себе, пока шел в ванную и смывал траву. Вода была какого-то странного цвета, может, просто басма?