Галатея, или Последний роман для девственников

Дедушка президента Молдавии Воронина, — равнодушно глядящего на погром правительства, парламента и президентского дворца в апреле 2009 года, — тоже жалеет. Ненавидит Советы. Говорит об этом в интервью румынскому корреспонденту, который в 1942 году опрашивает жителей Бессарабии, вновь занятой румынскими войсками, как им жилось при Советах. Хреново, режет дед. Плачет, поет «Миорицу», обниматься лезет, кажется, он просто пьяный, думает румын с неприязнью, но записывает все дословно и статья выходит в оккупационной газете. Шестьдесят лет спустя эту статью перепечатывают оппозиционные издания Молдавии с заголовком «Дед коммуниста номер один ненавидел коммунистов». Коммунист Молдавии номер один, президент Воронин, глядит на дымящиеся здания в центре города. Варвары бесчинствуют. Ему все равно, он уже заключил контракт на реконструкцию зданий с самим собой и выделил себе 10 миллионов долларов. Пусть их. Воронин глядит на Кишинев с десятого этажа здания президентского дворца, и ни о чем не беспокоится: ходы наверх перекрыты, а в толпе и правда много провокаторов от властей. Как и от оппозиции. Молдавия. Здесь все всегда и во всём замешаны. Сорока метрами ниже, в фундаменте президентского дворца, замурованы кости расстрелянных противников разгона Великого национального Дворца. В 1918 году здесь была протестантская кирха и в ее подвале румынские войска, в ночь после присоединения Бессарабии, прикончили всех противников этого «шага в будущее». Набралось с сотню. Что за ерунда? Внизу какой-то парень волочит за собой не монитор, не стул, не клавиатуру или сейф, в надежде распилить попозже, а большой кусок… картона… бумаги…? Президент Воронин, заключивший контракт с самим собой, и укравший, в стране, по версии оппозиции, все, что только можно, а по версии своих сторонников, почти все, что можно — перегибается через карниз под напряженными взглядами охраны, и говорит, вот черти, ну что за воровской народ, даже фотографии воруют. Охрана хохочет.

26

Григорий не дурак, — понимает, что время его уходит, и революционных романтиков сменят те, кто умеют подшивать дела в папочки, а он, Котовский, не из их числа. Подумывает смыться. Вполне возможно уйти с отрядом в Турцию, вспоминает он свою давнюю идею, но и в Турции сейчас неспокойно, тем более, что товарищи большевики помогли этому их Кемалю-паше прийти к власти, и даже, говорят, сам Фрунзе поехал в туретщину военным советником. Чудны дела твои. Приходит пакет из Москвы. Котовскому, разбои которого большевики упорно считают борьбой с царским, а после белогвардейским, режимами, следует организовать несколько отрядов, способных в течение длительного времени к автономным походам вглубь вражеской территории. Велено Троцким. Котовский много слышал об этом удивительном человеке, превосходном ораторе, и поэтому его огорчает суконный стиль письма, все эти «следует организовать», «войти в расположение». Как-то… сухо! Было бы куда лучше, мечтательно думает Григорий, выйдя во двор дома на берегу Днестра — видна оккупированная Бессарабия, — если бы приказ был написан языком пламенным, революционным. Приказываю перейти Днестр! И в атаку, и без всяких там… Вот было бы здорово, вздыхает Григорий и ласково улыбается черноногой белозубой молдаванке, вынесшей ему таз с водой для утреннего умывания. Грудастая. Григорий даже и не вспоминает девицу Анестиди, и вообще, эти несколько лет после революции, так изменившие уклад жизни края, отодвинули события дореволюционной жизни как будто в далекое-предалекое прошлое. При царе значит при царе Горохе. Руки Котовского плещутся в тазу словно два переполненных жизнью карпа, рядом с тазом падает спелый абрикос, разбрызгав от удара о землю сочную мякоть и сладкий запах, и Григорий вдруг с удивлением думает: а ведь жив до сих пор, полон жизни, полон сока, значит, судьба моя жить долго и счастливо. Молдаванка улыбается. Идет в дом. Ну, и Григорий за ней. Денщик Котовского глядит им вслед пустыми глазами, и отворачивается, чтобы вечером отписать в очередном докладе, что товарищ Котовский пренебрегает поручениями из центра, и проводит время в буржуазных удовольствиях, в то время как… Стучит машинка. Стучит телеграф. Стучат провода. Стучит боек по бумажной ленте, и человек с козлиной бородкой в Москве, слушая расшифровку сообщений, хмурится недовольно и мнет подбородок. Гражданская война вот-вот кончится, и все, что нужно сейчас там делать, так это не провоцировать румын, а сколачивать отряды и готовить, готовить, готовить, а еще один Махно нам не нужен. Прекратить вольницу.