Г. Костомаров разбивает народные кумиры

Весьма жаль, что г. Костомаровъ употребилъ слово "неблагонамѣренность;" оно на современномъ журнальномъ языкѣ получило такой неприличный оттѣнокъ и такъ часто употребляется журнальными башибузуками, что уважающему себя учоному слѣдуетъ остерегаться употреблять его.

Мы замѣнимъ его словомъ: "недобросовѣстность" и надѣемся ниже доказать, что именно въ недобросовѣстности должно не только заподозрить, но и обвинить г. Костомарова за его "описанiя такихъ отдаленныхъ событiй, какъ куликовская битва." Мы увидимъ какъ онъ искажаетъ факты, приводитъ изъ лѣтописей только тѣ изъ нихъ, которые бросаютъ на Дмитрiя мнимую тѣнь, умалчивая о другихъ; при томъ, онъ вообще лишонъ способности обращать вниманiе на совокупность фактовъ. Какой-бы извѣстностью ни пользовался учоный, – но если онъ, подобно г. Костомарову, искажаетъ факты, – то нельзя назвать его добросовѣстнымъ. Мы не говоримъ, чтобы это искаженiе было злоумышленнымъ со стороны г. Костомарова; готовы даже утверждать, что онъ трудится весьма прилежно, желаетъ по мѣрѣ силъ разъяснить нашу исторiю, бросить новый свѣтъ на многiя событiя, – но что-же дѣлать, если онъ не обладаетъ необходимыми для этого – ни силою, ни учоностью?

Развѣ не желанiе провести новый взглядъ заставило г. Костомарова написать статью о происхожденiи Руси изъ Литвы? Къ несчастiю, онъ не обладалъ и вѣроятно продолжаетъ не обладать необходимыми для этого знанiями, и его учоная фантазiя разлетѣлась въ пухъ и прахъ. Онъ желалъ также доказать, что Поляне и Новгородцы одно и тоже, но доказалъ единственно незнанiе основныхъ правилъ филологiи. Онъ писалъ и о Горѣ-Злосчастiи, и о Сусанинѣ – но къ чему вспоминать старое? Вообще, у г. Костомарова всегда охота смертная сказать что-нибудь "новенькое". Онъ всегда схватится за одинъ какой-нибудь фактъ, раздуетъ его въ гору, построитъ на немъ цѣлую статью, а на другiе факты не обратитъ никакого вниманiя.

И такъ желанiе сдѣлать во что бы то ни стало открытiе – весьма сильно мѣшаетъ г. Костомарову.

Во-вторыхъ, у г. Костомарова есть какая-то индiосикразiя къ Москвѣ; въ его статьѣ о Куликовской битвѣ, какъ нарочно примѣры этому встрѣчаются на каждомъ шагу. Весьма можетъ быть что эта индiосикразiя въ настоящемъ случаѣ только кажущаяся; самое открытiе, сдѣланное г. Костомаровымъ, въ этой статьѣ, было такого рода, что подъ впечатлѣнiемъ его онъ поневолѣ видѣлъ все въ чорномъ свѣтѣ. Но тѣмъ не менѣе, шпилекъ Москвѣ въ статьѣ не мало, и г. Погодинъ не могъ не замѣтить этого.

Еслибы г. Костомаровъ ограничился только вышеприведеннымъ нами намекомъ, то мы даже не обратили бы на этотъ пунктъ спора никакого вниманiя, но къ несчастiю г. Костомаровъ позволилъ себѣ, во второмъ своемъ отвѣтѣ, сказать, что въ статьѣ г. Погодина есть ученополицейская сторона. Отчего это г. Костомаровъ замѣтилъ только во второй статьѣ г. Погодина полицейскiй тонъ?

Обвиненiе въ нерасположенiи къ Москвѣ высказано г. Погодинымъ въ первой его статьѣ.

Чѣмъ тонъ этой второй статьи болѣе полицейскiй, чѣмъ первой? И въ чемъ этотъ полцейскiй тонъ, въ томъ, что г. Погодинъ не вѣритъ въ любовь г. Костомарова къ Москвѣ? Но какъ вѣрить въ этомъ человѣку, не обращающему вниманiя на представленныя ему возраженiя, бросающемуся изъ стороны въ сторону для подтвержденiя своего ни на чемъ не основаннаго мнѣнiя? И будто любовь или не любовь къ Москвѣ XIV вѣка подлежитъ вѣдомству полицiи? Кого это г. Костомаровъ удивить хочетъ?

Лучше бы г. Костомарову серьезно взглянуть на дѣло, перечесть еще разъ Никоновскую лѣтопись, которой онъ отдаетъ преимущество; при внимателномъ чтенiи онъ, надѣемся, увидѣлъ бы всю шаткость своихъ доказательствъ, – а не то поневолѣ думается, что г. Костомаровъ нашолъ полицейскiй тонъ въ статьѣ г. Погодина единственно для того, чтобы расположить въ свою пользу читателей.

Мы спросимъ г. Костомарова для чего онъ писалъ свою статью о Куликовской битвѣ? Какiя новыя истины онъ высказалъ въ ней? Объяснилъ-ли онъ ее значенiе лучше своихъ предшественниковъ? Новаго-то найдется весьма немного, да и то подлежитъ великому сомнѣнiю; при чтенiи ясно одно: желанiе бросить тѣнь на Димитрiя и на Москву вообще; желанiе это столь сильно, что авторъ сообщаетъ только неблагопрiятные для Москвы факты и для этого даже, какъ увидимъ, искажаетъ слова лѣтописей.

Но впрочемъ, любитъ-ли г. Костомаровъ Москву рѣшительно все равно и это никого ни опечалить, ни обрадовать не можетъ. Весьма прискорбно только что онъ недобросовѣстно обращается съ фактами.

Что противъ этого скажутъ разсужденiя г. Костомарова о любви къ отечеству, сравненiе г. Погодина со старой лошадью, разсужденiя о Пелисье, Канроберѣ и другихъ генералахъ? Или г. Костомаровъ полагаетъ, что онъ сказалъ дѣльную мысль, объявивъ, что "дѣло историка не курить фимiамъ передъ народными кумирами, а разбивать ихъ?" О, какая великая мысль, достойная быть записаною, какъ примѣръ риторическаго краснорѣчiя! Разбивать кумиры, можетъ быть, и прiятно, не знаемъ; добросовѣстное изученiе, конечно, не столь прiятно, но навѣрно гораздо полезнѣе.