Фундамент оптимизма

Понятно, что первейший залог успешной исследовательской работы — не столько желание, сколько умение заниматься ею. Впрочем, сколь бы редко или часто ни встречались способности к этому специфическому виду творчества, вероятность их появления никогда не зависела от происхождения. Ими в равной степени — щедро ли, скупо ли — природа наделяла представителей любого класса. Но в том-то и дело, что одной одаренности мало — нужны еще особые условия, благоприятствующие ее проявлению.

Ясно, что в рабовладельческую эпоху наука оставалась привилегией обеспеченного и праздного меньшинства. А эти люди были бесконечно далеки от производства и не вникали в его нужды. Те же, кто участвовал в нем непосредственно, — рабы, ремесленники — не имели ни образования, ни досуга. Мало того, просвещенная элита презирала труд — «удел неграмотных рабов» — и все, что ассоциировалось с ним. Такой «аристократизм» отравлял сознание большинства тогдашних ученых. Так, Архимед (III век до н. э.), величайший математик и механик античности, автор замечательных изобретений, считал, по свидетельству Плутарха, «недостойным делом искусство любого рода, если оно имеет целью пользу и выгоду, все свои честолюбивые притязания он основывал на тех умозрениях, красота и тонкость которых не запятнаны какой-либо примесью обычных житейских нужд».

Даже те, кто живо интересовался техникой, занимались ее проблемами скорее ради «интеллектуальной гимнастики». Они больше упражняли свой талант на хитроумных механизмах-безделушках, каковыми оказались, например, автоматы Герона Александрийского (I век н. э.), как, впрочем, и паровая турбина и ветряная мельница, сконструированные им же. Большинство усовершенствований, двинувших вперед тогдашнее производство, принадлежит безвестным ремесленникам.

Хорошо, а как же быть с саморазвитием древа знаний? Спору нет, наука может прогрессировать и без внешних стимулов, исходящих, скажем, от техники. Так двигалась вперед, например, философия. Кстати, именно ей долгое время принадлежал приоритет в системе различных дисциплин. Бытовало иллюзорное представление, будто она обнимает собой все области знания, и оно сохранилось вплоть до И. Ньютона, отмечает Г. Волков. Задача познать мир ради его изменения тогда не выдвигалась на первый план (прикладная геометрия и механика не определяли лица всей науки).

Тем не менее даже здесь сказывался отрыв теории от практики (а ему-то как раз и способствовали тогдашние социальные условия). Абстрактная созерцательность погубила древнегреческую натурфилософию. Пренебрегая животворной взаимосвязью с опытом, источником новых идей, с производством, бездонным кладезем новых проблем, эта самодовлеющая наука, воспринимающая побудительные импульсы не извне, а изнутри, существующая сама по себе и ради себя, просто-напросто исчерпала себя, зачахла, как растение, лишенное плодородной почвы, питающееся только собственными соками. Рано или поздно ее жрецы должны были перебрать все возможные комбинации существовавших тогда умозрительных понятий, говорит профессор Г. Волков. То же самое можно отнести и к древнеримской науке, унаследовавшей от эллинской не только ее замечательные плоды, но и ее «рабовладельческий дух».

Нет, периоды расцвета и увядания, пережитые древом знаний, определяются не «случайными вспышками и угасаниями человеческого гения», как утверждают иные идеалисты и метафизики от социологии. Глубинные причины этого процесса позволяет вскрыть именно марксистский, диалектико-материалистический подход, как бы просветляющий оптику историографии. Он нашел ныне признание и на Западе.

В 1965 году в Лондоне вышла книга С. Лилли «Люди, машины и история». Рассматривая творческую биографию человечества под историко-материалистическим углом зрения, автор убедительно аргументирует не новую для нас истину: общество, разделенное на антагонистические классы, «не может обеспечить непрерывного технического прогресса, задерживает его, и иногда на длительное время».

Разумеется, можно и нужно воздать должное классовым формациям. Скажем, преимуществам рабовладельческого строя перед предшествовавшим ему бесклассовым — первобытнообщинным. Именно рабовладельческим государствам человечество обязано тем, что в них впервые стала формироваться особая прослойка ученых-профессионалов (в теперешнем смысле слова). Таких, кто в отличие от людей состоятельных, отдававших исследованиям собственные средства и досуг, получал за свою деятельность материальное вознаграждение. То были самые настоящие работники, которые продавали свой труд, но уже умственный, не физический. Таков, например, Архимед, которого правитель Сиракуз держал при себе в советниках. Таковы Эвклид и Аристотель, тоже приглашенные к царскому двору. Впрочем, они являли собой редкое исключение.