Фулл сайз. Только не в меня

– Тебе приснилось, – он говорит спокойно, но абсолютно бесцветно. Вымарывает все интонации, непонятно зачем. – Твоя мать далеко. Ты ведь знаешь.

– Нет, я ее видела. И она мне рукой помахала. А с ней рядом стоял дядя Игорь, – упрямо супит личико Маришка. И я в очередной раз удивляюсь, насколько при внешней непохожести эти двое одинаковы. – Я в окошко смотрела, когда мы отъезжали от театра.

– Вера, уложите малышку. Она устала, – выдыхает Ярцев. Его взгляд остекленевший и ледяной. Таким я хозяина жизни еще не видела. Зверь озадачен и растерян. И непонимание ситуации его бесит до одури.

– Да, Макар Семенович.

– Папа, а дядя Игорь дружит с мамой, да? Мама его поцеловала, я видела. А еще… – Маришка сидит на своей кровати и будто не видит, что ее отец готов взорваться, как криптонитовый метеорит. И разнести вокруг все, на многие километры вокруг.

– Что еще? – настроение этого мужчины меняется как майский южный день, – стремительно и абсолютно непредсказуемо. Сейчас Ярцев спокоен, и даже снова улыбается. – Ты ошиблась, тыковка. Ложись спать, а завтра поговорим.

Он порывисто целует Маришку и уходит. И мне очень жаль малышку, которая смотрит на меня глазенками, полными непонимания и разочарования. И я вижу – она не верит своему отцу, а такого не должно быть.

– Знаешь, сегодня сказку мы читать не будем. – шепчу я, расчесывая непослушные кудряшки. – Ты засыпаешь на ходу. Но завтра…

– Я их видела, ты мне веришь? – шепчет девочка. И я вижу в ее глазках слезы, и так хочу укрыть ее от всех-всех бед. Но еще я понимаю, что Ярцев не просто так вычеркнул женщину, которую Маришка любит до безумия, из жизни своей и своей дочери. Этому определенно есть причины. И успокоить малышку не знаю чем, опасаясь сделать хуже. – Знаешь, мама ведь никогда меня не любила. А сегодня, мне показалось…

– Я посижу с тобой, солнышко, пока ты не заснешь, и не увидишь самые волшебные на свете сны, – шепчу успокаивающе, прижимая к себе маленькое хрупкое тельце. Качаю малышку как младенца, и ее это успокаивает.

Маришка засыпает только спустя час. Ее тревожен и неспокоен. Слишком большое количество эмоций для детской психики стресс. Я допеваю колыбельную медведицы, уже под тихое посапывание и улыбаюсь, чувствуя прилив невероятной нежности. Малышка спит, обняв ушастого зайца, подаренного ей моим дедом, разметав по подушке медные проволочки кудряшек. Я поправляю прядку над маленьким ухом, и встав с кресла иду в свою спальню, чтобы снова вернуться в прошлое…

Ненавижу одиночество. До встречи с Маришкой, думала, что оно мне нравится. А теперь чувствую в груди звенящую пустоту, поворачивая ключ в замке своей спальни. И предательское разочарование от того, что дошла до нее по пустому коридору, на полу которого не сидел мерзавец Ярцев.

А дальше все по порядку: почистить зубы, расчесаться напялить дурацкую ночнушку, похожую на вдовий саван, поставить стакан воды на прикроватную тумбочку. Сегодня привычные движения отчего-то не успокаивают. И вода в графине закончилась. Придется спускаться в чужую кухню. Напяливаю халат, найденный мною в шкафу, совершенно новый и безликий, казенный.

Тапочек не нахожу, а обувать уличные сапожки мне отчего-то кажется глупым. Поэтому решаю, что босиком будет все же лучше и удобнее. Мои шаги утопают в ковровых покрытиях пола. Даже приятно. Я сто лет не ходила босой, или даже двести. И ступени нащупываю в потемках, считая про себя, словно повторяя детскую считалочку. Главное ни на кого не нарваться, потому что в дурацкой сорочке едва прикрытой халатом я похожа на глупое потерявшееся привидение.

– Вера, какого черта вы бродите по дому как тень? – голос Ярцева звучит как удар хлыстом. От неожиданности я, кажется слепну, как лось перебегающий дорогу и начинаю метаться по темному холлу, проклиная себя за дурость. Ну зачем я поперлась черт-те куда? Могла бы напиться и из-под крана вполне. А он какого лешего сидит тут в потемках? Не придумав ничего лучше, бегу вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступени, но спотыкаюсь, падаю и громко клацая зубами съезжаю вниз на спине. Выгляжу я сейчас скорее всего глупо и комично. Проклятая ночнушка задралась до самой шеи. И я хочу плакать и биться в истерике от этого факта.

– Женщины всегда валяются у моих ног, конечно. Но, чтоб так часто, и зазывно… Вера, у вас что, на трусах овечки нарисованы? – заинтересованный взгляд, от которого мне хочется заползти под лестницу и там умереть, полыхает смехом. – А что, симпатично. Мне нравится. Знаете, думаю может мне прикупить тоже боксеры с оскалившимся волком на гульфике. Мы с вами будем как лед и пламень, как волк и барашек, как ежик и зайка.

– Замолчите, умоляю, – стону я, сжав зубы до скрипа. Барахтаюсь на полу пытаясь подняться, или хотя бы прикрыть проклятые трусы, – ну почему вы такой? Почему постоянно меня цепляете? Я ведь ничего плохого не делаю. И помогите мне уже встать.