Фрося

Невозможно оторваться от этих видений, хлынувших из неведомого, из «будущего», – и счастливое чувство уверенности, что это – неотвратимо, нужно, желанно, что это и есть… не выход – а вход, снова – рождение, так легко достижимое, – и покой, и гармония, ощущает их, и листает, листает запоем страницы еще не прожитой жизни, и верит: так оно и будет – ну пусть не совсем так, но важно, что – будет…

…И вот шагают на лыжах… он с уже подросшим Борькой, оба в домовязанных коричневых свитерах, в черных спортивных брюках, – как когда-то, много лет назад шагал отец, один, – но теперь по той же тропе рядом шагает сын, и у отца внутри не гаснет восторг от ставшей былью мечты – как быстро он вымахал! – гордость и радость переполняют отца – «как вылитый, как вылитый!», и еще два слова непрерывно звучат как марш: «я говорил! я говорил!»… – Уже они перед обрывом на дальнем краю Глинянки… на мгновение возникает темный силуэт Малыша, тут же растворяется в небытии – и тревога тает… – перед ними провал, белая пропасть, он говорит с подначкой: "Слабо?" – и тотчас, метнувшись, проваливается Борька в белое… Зачем он ему сказал? Подначил! Вот так же когда-то и его привели – но не отец, не Полковник, – старшие парни, и так же метнулся он вниз, не раздумывая. И это было здорово!.. Борька уже барахтается внизу, закапывается глубже, глубже, почти скрывается под снегом – он яростно толкает лыжи вперед, скользит… но почему так медленно скользит он туда, вниз, в белую мглу… скорей же, скорей! – но ватные, чужие ноги не слушаются, не двигаются, и весь он скован – неужели он так постарел?… медленно сползает по крутому склону… а на обрыве, наверху – уже Фрося, в его брюках и в рубахе без двух пуговиц, ее лицо с широко раскрытыми, немигающими глазами удаляется, тает – ужас в её глазах передается ему: что, что она увидела там, впереди, внизу?.. – не может двинуть ногой, не может пошевелиться – он уже внизу, но без лыж, проваливается в снег – снег черный… уже ночь? – силы вернулись, разгребает снег руками – где же Борька?! – сейчас, сейчас, он найдет его, откопает… но зарывается в снег, глубже, глубже, черная вата забивает уши, нос, рот… всюду снег, снег – он ползет и ползёт, бесконечно долго, ноги коченеют, нечем дышать, сейчас задохнется – а как же Борька?! – крикнуть изо всех сил, позвать, но голоса нет, тяжелый снег раздавил грудь…

Борис дернулся – и пробудился. Бешено колотилось сердце, голова сползла со скатанного одеяла, задыхался под простыней, одна нога свесилась к полу и озябла. Сбросил простыню с лица… а как же там Борька, в снегу?.. а… да… то ведь сон… когда же он заснул? Еще живо было отчаяние бессильных поисков… тяжесть снега на груди… И наконец – блаженство пробуждения. Вспомнил, о чем думал до сна… Может, уже во сне?..

Прислушался. Фрося дышала ровно, очень тихо. Окно ничуть не посветлело – значит, спал недолго: секунду, минуту, кто знает…

Разбудить Фросю – рассказать ей?.. Будить?.. Никого не надо будить. Завтра.

Нет! Сейчас, сию секунду, разбудит и всё расскажет. Скажет всё.

И шепотом:

– Фрося…

Подождал – и еще раз, звучнее:

– Фрося!..

Она дышала всё так же мерно. Может, не спит, притворяется… Нет, она не умеет. Чиркнул спичкой – Фрося не шевельнулась, но успел глянуть на часы: полчетвёртого. Скоро начнет светать. Уже нáчало… Одно слово. Одно движение. Сделай одно движение.

Всё – расслабься и отдыхай. Утром.

Но легкость не приходила. Унижала непривычная растерянность: впервые он не уверен – разбудить? дождаться утра?.. Да – утро отрезвляет… Но и это хорошо. – В конце концов – так и так – утро наше.

Веки вдруг отяжелели… Повернулся на бок, к стене, и мгновенно провалился в сон – без сновидений.

Проснулся Борис поздно. Но сразу вспомнил вечер и ночь – торопливо привстал: голая раскладушка. Постель аккуратно сложена. Рядом, на стуле – брюки и рубаха. Без двух пуговиц.

Прислушался. Нет – в квартире тихо. И пусто.