Фрося

…надо было пересидеть, забиться в нору почуднее, где не станут искать – лучше места не найти, чем театрик этот на колесах, где и артисты, и рабочие менялись в году по сто раз, – а потом привязался к странному заведению, не уходил курить со всеми, от антракта до антракта просиживал у кулисы, скоро все роли знал на зубок, днем бродил по цехам, – ужасно перетрусил, когда впервые выпихнули на сцену, в массовку, все там ходили в массовках, но не любили, а ему понравилось, хоть и не признался, – уже тогда, в первый выход, без слов, придумал себе чужую, другую жизнь, спрятался в нее, целый вечер он был – не он, другой кто-то, извел кучу грима, наклеек, мужики-работяги издевались, актеры внимания не обращали, и только Сеня – тот вцепился, словно клещ – змий-искуситель – Сеня, Сеня, Семен Савич, седовласый мальчишка, затерявшийся в провинции не то чудак, не то гений – прокуренными ночами орал, материл, топал ногами, выгонял, возвращал, умолял – но выпустил его в роли, и – после минуты провального отчаяния, смертельного зажима, вдруг: злость и полное отключение, блаженное забытье, будто во сне, а потом – туман в голове и разбитость в теле, кто-то хлопал по плечу, шизоидный Сеня плакал, – куда ты, Сеня, душа большая… куда ты, душа больная, канул? – ну, для той дыры и не такое сошло бы, но Сеня увез его в дело посолидней, вот когда начались мучения: бессонные ночи с Сеней, с книгами, с самим собой, догонял, задыхаясь, свой поезд (свой ли? – с училища к книгам не прикасался – к чему? – да не помогало, все равно чужой, полуработяга-полуинтеллигент – и в театре таким остался, но тогда еще не знал этого), в угаре, в суматохе, казалось: забыл о прошлом, обо всем на свете, начал заново, открыл для себя новую, другую жизнь…

– Ну – и как же?

– Жизнь все та же, Фрося, – невпопад ответил Борис. – Только профессия у меня новая…

…шесть лет таскал его Сеня за собой, пока не сгорел, вернее, взорвался: громил направо-налево, изгонял торгашей из храма – и он тоже ушел, швырнул заявление, год не служил, ждал, пока Сеня устроится, да не дождался – вовсе исчез, пропал Сеня, сошел с круга безумный Семен Савич, может, и правда в психушку угодил, и сам он с той поры нигде ужиться не мог (и совсем оставить тоже не мог, это ведь как наркотик), метался из города в город, убегал от тоски, а она нагоняла, пока однажды совсем чуть не раздавила…

Ну тебя, Фрося, с твоими вопросами, ему на репетицию завтра, на службу идти, хватит об этом – не думать, ни с кем не общаться – довольно мытарств, живет здесь три года, рекорд, и дальше проживет, везде одно и то же…

Вслух сказал, по инерции:

– Я ведь уже бросал – дважды.

– Бросали? – Ее большие глаза сделались огромными, совсем круглыми. – Вот уж я бы никогда не бросила.

Дурочка, что ли?

– Да, бросал. Год квартиры ремонтировал. Зарабатывал – с театром не сравнить… – (Усмехнулся нехорошо: на этот раз обошелся без глупостей – старую краску не сдирал: время – деньги, – заколачивал вдвоем с напарником, пусть знают, он не пропадет…) – А еще раз – просто ничего не делал, месяца три… нет, четыре.

– А на что жили? – Вот это по-деловому.

– Добрая душа одна кормила. А я лежал целыми днями, не выползал никуда. Хорошо было! – сделал равнодушное лицо, потянулся, отгоняя призрак цепенящей тоски, оглушающей апатии тех дней, месяцев…

– Болели? – Она сморщила нос, сострадательно сдвинула к переносице широкие брови.

– Нет. Просто лень одолела…

…только она, добрая душа, и вытащила, спасибо ей, конечно, возилась терпеливо, но потом, когда снова пошел работать (а куда денешься?), стала забирать его в руки, воспитывать, и с облегчением уехал – порвал, отрезал, и вспоминать не хотел унизительные свои четыре месяца, и собственная "неблагодарность, жестокость" (её словечки) были ему любы, восстанавливали в правах свободного, сильного… какого еще?.. Свобода – где она? – сегодня, как вчера – завтра, как сегодня…

– Ну, это всё неважно, – сказал Борис и быстро вылил в стаканы остаток. – Допьем – и спать вам пора.

Выпили молча. Под потолком плавали невесомые лоскуты сизого шифона – надымил.

Поднялся первым – Фрося сразу же выбралась из-за стола, но когда прошла к дверям – снова сел.

– Ложитесь, а я еще посижу… почитаю. – Соврал – и книги-то никакой в кухне не было.

– Хорошо.

Когда затихли где-то в комнате ее шаги, вскочил, неловко задев шаткий столик – порывом закрыл плотно дверь – за спиной с грохотом и звоном осколков свалилась пустая бутылка. К счастью… или к счастью только тарелки?

– Что там? – крикнула из комнаты Фрося.

– Ничего, ничего, бутылка, ложитесь! – прокричал торопливо и категорично – и она не пошла, осталась в комнате, раздевалась, наверное. Бог с ней. Борис поднял за длинное горлышко уцелевшую половинку…