28 февраля 1942 годаНочью услышал, что меня ищет, окликает по фамилии Калугин. Решил не откликаться. Ну его! Как ни неудобно лежать, как ни промёрз, а всё же отдых. Через некоторое время он возобновил поиски. Добрался до моей ноги. Тут я очнулся. Отозвался. Калугин не сердился. Сказал — Давай, поднимайся, ничего не поделаешь! Дело в том, что с вечера лыжный батальон ушел на Хохели, с ним пошла артразведка первой батареи с лейтенантом Мальцевым. И вот: о Мальцеве ни слуху, ни духу. Никаких вестей о себе не подаёт. Чёрт знает что такое! Командир дивизиона рвёт и мечет. Приказал тебя послать: надо же узнать, где Мальцев, что с ним случилось, и где батальон. Батареи развёртывать, орудия устанавливать надо, а огневые позиции даже не выбраны! Воюем в потёмках! — А где Хохели? Который час? Когда ушёл Мальцев? — спросил я. — Сейчас пятый час утра пошёл, а где Хохели — чёрт их знает. Мы думали сначала, что эта деревушка — Хохели, а она Речицы, оказывается. В ней стояли немецкие обозы. Немцев человек шестьдесят там, кажись, было. Удрали, всё бросили. А Хохели где-то в стороне. Давай, забирай своих разведчиков, догоняй Мальцева, узнай обстановку. Двигай скорее! Капитан шибко ругается, — понуря голову, скорее просил, чем приказывал Калугин. С трудом пришлось разыскивать бойцов своего взвода, и с трудом великим. Исходил по снегу немало, пока набрал шесть человек. В пять часов двинулись в путь пешком, без лыж, по той же дороге на Речицы. Сначала шли по знакомому пути, где досталось мне так тяжко от неумения управиться с Серым. Потом дорога километрах в двух от Речицы сворачивала влево — по следам можно было предполагать, что здесь и пошёл батальон, вернее, полтора батальона: лыжный стрелковый и остатки первого. Посоветовавшись друг с другом, повернули влево. Пройдя немного, увадели мужичка, быстро идущего в Речицы. — Эта ли дорога на Хохели? — спросили мы. — Да, да, на Хохели, — ответил он после небольшого учиненного ему допроса. Тогда я достал свой большой блокнот из висевшей на боку полевой сумки с планшетом. Написал на листке: Калуге — Донесение, вычертил местность и дорогу, поставил кроки и ориентиры, пройденное расстояние, отметил путь, время по часам, подписал: следуем дальше. Отправил к Калугину Петухова с приказанием вручить донесение и вернуться. Прошли ещё километра два-три по новой для нас дороге, сворачивающей то вправо, то влево. Впереди слышалась стрельба, увидел какой-то горящий сарай (может быть, на краю деревни), заметил удачное длля установки орудий место на возвышенности, под прикрытием сосен. Осмотрел его, прикинул и зону обстрела, и другие преимущества; снова пишу — Донесение № 2, составляю более подробную карту, отмечаю выбранное для батареи место, посылаю к Калугину Смирнова, подписываюсь опять теми же двумя словами: следую дальше. Через километр или полтора пути вошёл в расположение батальона, откуда просматривалась деревня, но очень плохо. Кроме поляны, на которой была высокая берёзовая роща, деревня отделялась от нас небольшой, но скрывающей её возвышенностью. Виднелись только крыши отдельных домов. На опушке, недалеко от двух горящих сараев, встретил Мальцева в сопровождении трех или четырёх разведчиков его взвода. Поговорили немного. — Что ж ты о себе никаких сигналов не подаёшь, кромдив ругается, — сказал я. — Не по силам мне всё это, — убитым голосом отвечал Мальцев, чертя каким-то прутом по снегу. Ещё постояли, ещё поделились невесёлыми впечатлениями. От него я узнал, где размещается командный пункт батальона, узнал, что в берёзовой роще скопился уральский батальон «юношей», или «спортсменов», как они их называли. Обстановка на опушке напоминала знакомую картину: те же группы бойцов, провода связи, волокуши, пулемёты, цинки, каски, рассыпанные патроны, брошенные противогазы и вещевые мешки бойцов. Здесь прошли те, кто шёл на смерть — надвигающуюся, неизбежную. Спаренные шестиствольные немецкие миномёты временами вели огонь по скоплению войск на опушке. Однако, поглядев в бинокль в сторону берёзовой рощи, я понял, что ад был там. Лыжный батальон «юношей», или «спортсменов», пытался перейти в атаку, но сплошные минные поля перед деревней, шквальный пулемётный и миномётный огонь косили их так, что дрожали руки и застилало глаза, впившиеся в окуляры большого артиллерийского бинокля. Они шли в рост, на лыжах, бросив палки, с винтовками наперевес и примкнутыми штыками. Но это было не движение, а сплошная, губительная смерть. Усилившийся миномётный обстрел с трудом оторвал от этого зрелища. Мой бинокль переходил из рук в руки. Однако пришлось покинуть опушку и двигаться обратно. Перед этим отправил третьего разведчика с донесением Калугину о соприкосновении с батальоном и Мальцевым. У места, выбранного для установки орудий, я встретил капитана Фокина на верховой немецкой лошади и лейтенанта Калугина на Умном, обоих в приподнятом настроении. — Молодец, место выбрал отлично, — сказал мне капитан, — а вот эту речку видел? Как думаешь, трактора пройдут? — Видел, пройдут, она замёрзшая, — ответил я. — На карту свою ты её не нанёс, — засмеялся Калугин, — но всё равно, батарея сюда уже идёт, — добавил он. Оба были навеселе. — Молодец, молодец, — повторил мне Фокин, — а Мальцева разжалую в рядовые и в пехоту, в этот же первый батальон, — сказал он, обращаясь к Калугину. — Иди на передовую, выбирай НП, да поскорее, — обратился ко мне Калугин. Нервная дрожь и усталость какая-то, не только физическая, не переставали донимать меня, когда я снова со своими, теперь сократившимися до троих, разведчиками поплёлся, утопая в рыхлом снегу, обратно на передовую. Посланные мною с донесениями капитану ко мне не вернулись — застряли там, «в тылу», у кровавого перекрёстка с кострами.
