Фронт без линии фронта

Надо было принимать меры, чтобы срочно разыскать и обезвредить опасных лазутчиков. Однако не так-то легко это сделать, если неизвестно, какими документами снабдила шпионов гитлеровская разведка и какое конкретное задание они получили.

Один из крупных разведчиков прошлого века говорил, что розыск шпиона подобен розыску крупинки металла в огромной массе песка. Для точности надо бы добавить: песка, неизвестно где находящегося. Вот такую «крупинку» нам и предстояло разыскать, причем как можно быстрее.

Гитлеровская разведка старалась снабдить своих агентов безупречными документами: нередко шпионам выдавались настоящие документы советских людей, погибших на фронте или в концентрационных лагерях; иногда документы оформлялись на подлинных бланках, захваченных в советских учреждениях на оккупированной гитлеровцами территории; были случаи, когда шпиона забрасывали к нам в тыл со своими собственными документами, но к ним обязательно присоединялись еще и какие-то липовые документы, объяснявшие пребывание их в данном районе, населенном пункте и т. д., и эти липовые документы всегда были оформлены на подлинных бланках советских учреждений.

В короткий срок нами была проделана огромная работа по розыску вражеских парашютистов, и эта работа дала результаты.

Среди тех, кто обратил на себя наше внимание, оказался военрук одной из городских средних школ. Он незадолго до этого вернулся из действующей армии и, как значилось в его документах, был контужен. Медицинская комиссия по этой причине признала его негодным к дальнейшей службе. Родом он был издалека, из Пермской области. Почему он приехал именно в Омск? На этот вопрос ни у кого никаких сомнений возникнуть не могло: в Омске накануне войны он закончил пехотное училище; в Омске он женился, в Омске осталась его жена, когда его направили в действующую армию, она и теперь продолжала работать официанткой в том же пехотном училище.

Местная медицинская комиссия подтвердила то, что было сказано в справке, которую ему вручили в госпитале.

В средней школе, куда он устроился работать, он держался обособленно и об участии в боях рассказывал неохотно. Но, может быть, он был просто-напросто неразговорчивым или очень скромным человеком?

Одним словом, с формальной стороны личность военрука не вызывала ни у кого никаких сомнений. Напротив, радовались его возвращению и часто с удовольствием рассуждали: «Ведь вот как бывает на белом свете: жена получила похоронку, а он, оказывается, жив и даже приехал домой».

Правда, жена военрука, получив официальное извещение о его смерти, погоревала о нем, а затем, выждав, не будет ли еще каких-либо сообщений, вышла замуж за старшину пехотного училища. Старшина воевал, был серьезно ранен, признан негодным к службе в действующей армии. В 1942 году он приехал в Омск и поступил работать в пехотное училище, где познакомился с официанткой, молодой женщиной, потерявшей мужа на фронте, и женился на ней. Этот старшина пришел к нам в управление и рассказал:

— Это вполне понятно, что моя жена вернулась к первому мужу, возвратившемуся с того света. Я ее понимаю и, конечно, осуждать не могу. Разошлись мы по-хорошему, мирно. Такой уж случай — поторопилась человека похоронить! Кто тут виноват? И, пожалуй, она верно сделала, что вернулась к первому мужу. Но я пришел рассказать не об этом. Вы только не подумайте, что я жалуюсь или наговариваю, что ли, на добрых людей. Заходил я к ним вчера… С военруком мы встретились тоже по-хорошему. Видимо, понимает, что вины моей нет. Конечно, я поинтересовался, как это ему удалось возвратиться с того света. Говорит, что контузили его, попал в госпиталь, откуда и вернулся в Омск, демобилизовавшись. Думаю: как же так? Из госпиталя, а сам загорелый, да и с виду не хворый! Видимо, все-таки из госпиталя вышел давненько. Госпиталь — не санаторий! Там не загоришь! Бледными мы выходили… По себе сужу. Но где же тогда был он после госпиталя? И если действительно был в госпитале, то почему не писал жене? Ведь она беспокоилась! Должен был это знать! И еще одна странная деталь. Примерно за месяц до его возвращения жена получила тысячу рублей почтой. Из Балахны. Спрашиваю: «Кто прислал?» Говорит: «Не знаю». И вот еще что: угостили меня чаем… Я сам был в госпитале, знаю, чем нашего брата снабжают на дорогу… Ну, пачка махорки, буханка черного хлеба да банка-другая консервов. Если повезет, то и немного сахару выдадут, чтобы до первого станционного пункта снабжения хватило, не больше. Понятно, почему не балуют: трудно же с харчами. А этот навез из госпиталя и сахару и печенья! На дорогу, говорит, дали в госпитале, вот и доедаем. Врет ведь! А зачем? Стал меня провожать, смотрю — шинель словно специально на него сшита и новенькая. Заметил, что я на шинель уставился, пояснил равнодушно так: «В госпитале выдали». Думаю, и тут врет: меня и моих товарищей не так снаряжали. С чужих плеч получали! Если это несправедливость — одному все, а другим ничего — разберитесь. А может, тут что-то другое? А?