Фронт без линии фронта

Они были замкнуты и углублены в себя. Каждый скрывал тревогу и

неизбежное чувство страха за исход ночно-

го прыжка, за достоверность версии своего появления в тылу врага, за

надежность документов...

Николай еще раз мысленно проверил свою легенду:

"В бою под Чугуевым, двадцать седьмого февраля, сдался в плен. Был в

лагере военнопленных. Заболел брюшным тифом. Находился на излечении в

немецком госпитале. После выздоровления, как лицо немецкой национальности,

отправлен к месту постоянного жительства, в Одессу, о чем свидетельствует

маршбефель {Маршбефель (нем.) -- маршевое удостоверение, командировочная.} с

подписью и печатью".

"Достовернее не придумаешь. Документы в порядке, -- думал Николай, --

но поверят ли в эту легенду чиновники "Транснистрии"? {"Транснистрия" (рум.)

-- "Заднестровье", так оккупанты называли временно оккупированную территорию

СССР между Днестром и Бугом.}. А почему бы им не поверить? Меня, заместителя

главного инженера Нефтефлота, четвертого октября сорок первого года выселили

с семьей в Казахстан. Инженер, специалист по судовым двигателям -- механик

пимокатной артели! Мог я затаить обиду? Конечно, мог! Только и ждал удобного

случая... И вот, в бою под Чугуевым, двадцать седьмого февраля... Такая

подленькая история может растрогать до слез офицера гестапо!" Николай не

терял чувства юмора.

Он достал из бокового кармана гимнастерки госпитальное заключение и с

досадой заметил, что оно просрочено. Должны были вылететь первого, задержала

техника.

Самолет сильно тряхнуло. Погасла лампа в плафоне. Бурзи поднял шторку и

увидел в иллюминаторе яркие вспышки зенитных орудий.

-- Пересекаем линию фронта, -- пояснил Бурзи. Они шли с набором высоты.

Альтиметр, висящий над дверью в летную кабину, показывал четыре тысячи

триста метров.

Плафон снова загорелся, освещая тусклым светом кабину, скамьи по бокам

и четверых людей, таких неуклюжих и малоподвижных, с парашютами и вещевыми

мешками. Мерно гудят моторы, свистит ветер в закрылках.

"Интересно, получила Аня мое письмо от первого июня?-- снова думает

Николай. -- Теперь не скоро я смогу написать..."

Самолет начал резко снижаться. Стрелка альтиметра падала.

На переборке вспыхнула сигнальная лампочка.

Валерий Бурзи поднялся, проверил лямки парашюта, вещевого мешка и молча

простился.

В кабину вошел бортмеханик, открыл замок люка и выжидательно стал

смотреть на сигнал.

Наступила томительная пауза. Но вот лампочка мигнула и погасла.

Сквозь откинутую крышку люка вместе с ревом моторов в кабину ворвалась

упругая волна воздуха.

Бурзи шагнул в открытый люк, и тьма поглотила его...

Бортмеханик закрыл дверку и ушел.

Самолет развернулся и, набирая высоту, лег на новый курс.

"Теперь уже недолго", -- подумал Николай.

Он зримо представил себе карту Одессщины, в этих местах он когда-то

бывал. Широкая, нисходящая к морю равнина между Тилигульским и Куальницким

лиманами.

Некоторое время самолет шел с набором высоты, но вот стрелка альтиметра

снова начала падать: две тысячи двести... две тысячи... тысяча восемьсот...

Вспыхнула сигнальная лампочка.

В кабину вошел бортмеханик.

Прощаясь, Николай поднял руки в пожатии. Шульгина и Красноперов ему

ответили.

Лампочка, мигнув, погасла.

Николай вдел руку в резинку кольца и шагнул в бездну...

-- Раз... Два... Три... -- считал Николай.

Автомат сработал безотказно. Гефта основательно тряхнуло -- парашют

раскрылся, и падение замедлилось. Но при рывке оборвалась лямка вещевого

мешка; скользнув по спине, мешок сорвался вниз... Земля еще не проступала из

мрака. Под ним -- ни огня, ни отблеска... Что ждет его там, на земле?

Черная громада возникла неожиданно и стала надвигаться все быстрей и

быстрей. Он чувствовал идущее навстречу ему теплое дыхание земли, запах

сена...

Последние метры были мгновенны.

Он попытался встать на ноги, упал, больно ударившись коленями, но тут

же вскочил и, погасив парашют, оглянулся. Где-то затявкала собака, лениво

ответила другая. Недалеко было селение. Он сложил парашют, туго стянул его

стропами и, отгребая ладонями, стал ножом ковырять землю: саперная лопата

осталась в мешке.

"Не могу же я бродить по полю до самого света?! -- Думал Николай. -- А

что если не найду? В мешке личные вещи, черт с ними, но деньги! С собой

только пятьдесят марок..."

Надежно закопав парашют, он встал, но, сделав несколько шагов,

почувствовал боль в коленях.

"Ничего, разойдусь, -- подумал он. -- Надо искать в радиусе километра,

не больше", -- и двинулся полем. Но уже через несколько минут Николай понял,

что в этой кромешной тьме искать вещевой мешок по меньше мере бессмысленно,

а к рассвету надо быть как можно дальше от места приземления.

Примерно через час Николай вышел к хутору немецких колонистов Карлсруэ.

В доме примаря {Примарь (рум.)-- в данном случае сельский староста.} он

застал румынского жандарма и предъявил свои документы.

Маршбефель и немецкая госпитальная справка вызвали почтительное

отношение, жандарм даже показал по карте маршрут на Одессу.