Фронт

— Ну вот, — Горшков стер с бритвы мыльную пену. — Значит, заслонка болталась. На малых все было нормально, а когда ты прибавлял обороты, разрежение усиливалось и прикрывало заслонку.

— Я бы год не подумал на это, елки-палки. А ты только щеку намылил!

Сережа с таким уважением посмотрел на Горшкова, что тот невольно засмеялся.

Они позавтракали хлебом и консервами—такими же, как давеча у Примака. Сережа отдал гостю вилку, а сам ел складным ножом. Хлеб он разрезал на две части и взял себе меньшую.

— Нет. Так не пойдет, — сказал Горшков. Он обменял куски хлеба и, не заметив обиженных глаз Сережи, спросил: — Родители у тебя есть?

— Не. Мамка давно умерла, а батя на войне потерялся. Я из ФЗО убежал, на фронт пробирался. Да с поезда сняли. А Примак забрал к себе. Здесь, говорит, тоже фронт.

Горшков допил чай и встал.

— Ты металлургический завод знаешь? Там трофейной техники много?

— О! Горы навалены, километра на два.

— Туда пропуск выписывать надо?

— Не. На шихту не надо. Проходная только у самого мартеновского.

Горшков положил руку на Сережино плечо.

— Не завезешь ли меня туда? Заодно проверим на ходу, как ты починил карбюратор. Оставишь меня там, а Примаку скажешь, что я к вечеру вернусь.

— На весь день? А есть чего будешь? — Сережа полез в тумбочку, достал воблину и сухари. Заметив протестующий жест Горшкова, сказал твердо: — Иначе не повезу. И фуражку мою возьми. Там знаешь какая пылища!

10

Эту ночь, как и предыдущую, Горшков провел на диване в кабинете Примака. Они проговорили допоздна, а утром вместе отправились на шихту.

Заводская железнодорожная ветка тянулась между горами искореженного войной металла: развороченные танки с оторванными башнями, стальные швеллеры транспортных автомобилей, тупорылые «круппы», «мерседесы», «даймлеры», «оплели» с намалеванными на дверках лубочными тиграми и пантерами. Затемненное заводским дымом солнце тускло освещало это огромное кладбище техники и две мужские фигуры, шагающие по шпалам. Ветер заунывно позванивал листами ржавого железа.

— Вот эти орудийные передки, — сказал Горшков, — некоторые совершенно цель;; у каждого есть рессоры и колеса на шариковых подшипниках.

Примак удивленно пощупал рифленую поверхность шины.

— Как их до сих пор не прибрали? Ведь они совершенно целые, даже воздух не вышел,

— Здесь нет воздуха, товарищ Примак. Внутри этих шин специальный пористый состав. Их и не сняли потому, что они не подходят к советским автомобилям.

— Тогда на кой чёрт они нам? — разочарованно спросил Примак.

Горшков вынул кисет, присел на дышло тачанки и коротко объяснил:

— Два орудийных передка — это уже почти готовый двухосный прицеп. Остается только соединить их продольными балками и поставить кузов с открывающимися бортами. Неделя работы—четыре прицепа.

— Четыре прицепа… — Примак сдвинул фуражку на затылок, присел рядом с Горшковым и потянулся за махоркой. Вокруг было много орудийных передков, на некоторых виднелись начерченные углем кресты. — Вот где ты колдовал вчера весь день! — Он поглядел в грустные глаза Горшкова и добавил: — А ведь я сразу понял, что ты — голова. Пойдем, получим разрешение на вывоз передков. Раз такое дело — была не была! — пошлю Сережу за всеми четырьмя машинами. Кстати, это ты наладил ему эмку? Спасибо.

— Сережа сам отрегулировал карбюратор, — ответил Горшков рассеянно; он смотрел куда-то в сторону. — Идите один, товарищ лейтенант, я тут задержусь еще немного.

Примак проследил за взглядом Горшкова, но, не увидав ничего, кроме груды металлического хлама, повернулся и, прихрамывая, заковылял по шпалам к проходной будке завода.

А Горшков, оставшись один, продолжал внимательно осматриваться. На верху большого завала, на фоне бегущих облаков, торчала скрюченная рама разбитого грузовика, его рваные крылья скрипели под порывами ветра. Пошел мелкий осенний дождик, и свалка наполнилась шорохом и звоном падающих капель. Горшков надвинул на лоб тесную фуражку и, цепляясь за выступы машин, полез к автомобилю. Двигатель оказался мало пострадавшидл, только крышка распределительных шестерен разбита, вероятно, осколком снаряда. Десятки таких же автомобилей виднелись то здесь, то там.

«Четыре мотора собрать можно», — решил Горшков. Он смахнул ржавую пыль с чугунного блока и прочитал: «Meibach».

— Черт с тобой, что ты Майбах. Будешь крутиться, — сказал он вслух, вынул складной метр и принялся обмеривать габариты двигателя.

Ветер шарил по металлическому кладбищу, дождик лез в рукава, пробирался за ворот. Горшков, поеживаясь, бродил среди железного лома, лазил от одного автомобиля к другому, осматривая десятки машин, прежде чем на какой-нибудь начертить отметку-крестик углем.

Шум приближающихся грузовиков и голоса людей оторвали его от этого занятия. Он спрятал метр и потер закоченевшие руки.

Погрузка оказалась делом нелегким и затяжным; орудийные передки были завалены всяким хламом, но главное, чтобы поднять их на высоту кузова автомашины, требовались доски, которых никто не догадался привезти. За час удалось погрузить только два передка. Темнело. Шоферы ругались. Примак начинал нервничать.