Фронт

«…Из Бугуруслана мне написали, что вы наводите справки о вашей семье. Сообщаю, что дом, в котором проживала ваша семья в Ленинграде, разбомбили в 1941 г. и при этом погибли ваши жена и отец, а дочь Аня была передана в наш детский дом. Позднее мы эвакуировались в г. Петропавловск, откуда я и пишу это письмо.

Ваша Аня — здоровая, веселая девочка. Мы все любим ее. О гибели матери Аня не знает. Рассказывать ей об этом считаю преждевременным; девочка впечатлительна, она все расспрашивает о маме и папе и думает, что ее мать тоже находится на фронте и вы скоро явитесь за ней. Согласитесь, трудно отнять у ребенка такую мечту!

Хорошо бы вам навестить дочь, или хотя бы пришлите ей свою фотографию и, если сумеете, в военной форме.

Желаю всего хорошего.

Директор детдома А. Любимова.

Гор. Петропавловск, 10 авг. 1944 г»..

Капитан отложил письмо и посмотрел на стоящего перед ним человека.

— Присядьте. — Он заглянул в конверт и вытащил оттуда еще два исписанных листка с жирными резолюциями, наложенными красным карандашом поперек текста. — Так… «Начальнику Окружных авторемонтных мастерских тов. Коновалову от механика 3-го цеха Горшкова К. М. Прошу отпустить меня…» Так. Два заявления насчет фронта, и оба раза — отказать. Вы что же, Горшков, сбежали с работы и решили ехать на фронт Самовольно?

— Ниоткуда я не сбежал, — с досадой ответил Горшков, — я ведь вам уже сказал, что приехал сюда, на новое место работы, на сто тринадцатый комбинат.

Капитан нажал кнопку звонка. В боковой двери появился молодцеватый старшина.

— Товарищ Гаврилов, вы дозвонились до Примака?

— Так точно, товарищ капитан. Он обещал подъехать.

— Обещал, — недовольно повторил капитан и посмотрел на часы. — Знаю, как он ездит; в десяток мест забежит, к утру явится. Придется вам ждать, Горшков. Так я вас отпустить не имею права,

— Никак нет, ждать не придется. Я Примаку, кроме как про этого гражданина, еще сказал, что вы прицеп отдаете. Так что сейчас явится. — Старшина подмигнул чуть фамильярно.

Но капитан не поощрил его. По тому, как он поморщился, было видно, что старшине сейчас достанется. Однако при постороннем капитан сдержался. Только сказал сердито:

— Зря вы, Гаврилов, строите шутки над пожилым человеком. Идите!

Старшина повернулся и нырнул в боковую дверь, а капитан взял Тимкину зажигалку, повертел ее в пальцах, зажег, потушил и положил на письмо. Потом развязал шнурки кисета и перевернул его над газетой; сначала посыпался табак, затем выпали несколько смятых сторублевок.

Капитан отодвинул все на край стола.

— Забирайте ваши вещи. — Глядя, как Горшков вздрагивающими пальцами укладывает деньги в кисет, спросил сочувственно: — Вы только из этого письма узнали о гибели близких? — И, не дождавшись ответа, мягко сказал — Я все понимаю, товарищ Горшков.

Дверь резко открылась, и в комнату, припадая на одну ногу, вошел офицер — низкорослый, горбоносый, чернявый. Ковыляя к столу, он задел табурет, выругался: «Чтоб ты сгорел!» — и с ходу спросил:

— Где прицеп, Алексей Иванович?

— Какой прицеп?.. — Капитан переложил с места на место крышку чернильницы и сердито посмотрел на дверь, за которой скрылся старшина. — Бери, если хочешь. Только ведь он без резины.

— Без резины? — Примак огорченно взмахнул короткими толстыми руками. — А я где ее возьму? На черта мне сдался такой прицеп?

— Ну, бери тогда вот его, — примирительно сказал капитан, — говорит, что механиком к тебе откомандирован.

Горшков встал. Примак повернулся к нему, взглядом быстрых черных, чуть навыкате глаз критически осмотрел его спутанные пыльные волосы, бледное лицо, починенный комбинезон.

— Что это значит? Вы должны были явиться ещё три дня назад! Где вы пропадали?.. — И, не дав Горшкову ответить, обратился к капитану: — Понимаешь, Алексей Иванович, я умоляю Коновалова, начальника Окружных автомастерских, дать хотя бы одну-две трехтонки. Ты думаешь, он дал? Мираж! Он говорит, машин нет, но я откомандирую к тебе механика, который стоит десяти трехтонок. Смешно! Как будто я могу возить продукцию на живом человеке!

Примак распалялся. Его густые брови-треугольники прыгали на лоб, короткие седые усы топорщились, в них тряслась крошка самосада. Погоны лейтенанта совсем не подходили ни к возрасту Примака, ни к полной, обрюзгшей фигуре. Он говорил без остановок, сам задавал вопросы и сам тут же отвечал на них.

— Теперь где этот механик? Его нет! Большое дело, что у меня срываются перевозки! Он где-то бродит, теряет документы, попадает в комендатуру. Очень мне нужен такой работничек!..

— Если не нужен, отпустите на фронт, — угрюмо вставил Горшков.

— Что?.. — Лейтенант вплотную подковылял к нему. — Нет, вы только послушайте, он поедет на фронт! А здесь кто будет воевать?..

Горшков промолчал. Он с трудом сдерживал непрошеную, неуместную улыбку. Старшина, просунув голову в дверь, давно уже потешался над горячностью лейтенанта; видно, такие случаи повторялись не раз и служили развлечением в тягучие часы дежурства в комендатуре.

Лейтенант вдруг выругался, схватился обеими руками за голову.