Фридрих Ницше

Целый месяц, пробираясь по густым лесам, юноши занимались подобными разговорами и наконец очутились в Мейнингене, маленьком городке, где музыканты пессимистической школы давали целую серию концертов. Одно из писем Ницше рисует нам картину такого концерта. «За дирижерским пультом находился аббат Лист[5]. Играли симфоническую поэму Ганса Бюлова под названием «Нирвана», объяснение которой в прилагаемой программе было сделано в форме шопенгауэровских максим. Самая музыка была ужасна, но Лист замечательно тонко схватил самый характер индийской «Нирваны» и воспроизвел его в своем следующем произведении «Блаженства». На другой день после этого концерта Ницше и Роде расстаются, и каждый возвращается в свою семью.

* * *

Оставшись один в Наумбурге, Ницше усердно принимается за занятия и чтение. Он изучает молодых немецких философов — Гартманна, Дюринга, Ланге, Банзена. Он восхищается ими со снисходительностью собрата по оружию, мечтает лично познакомиться, работать вместе с ними в «Обозрении», которое они могли бы основать. Он пишет философский опыт, нечто вроде манифеста о человеке, которого он хотел бы сделать учителем современной ему молодежи, — о Шопенгауэре. «Это самый истинный из всех философов. В нем нет никакой притворной чувствительности; душа его преисполнена смелостью, а это главная добродетель вождя». Ницше торопливо заносил в свою записную книжку: «Век Шопенгауэра заключает в себе здоровый, проникнутый идеалом пессимизм, серьезную, мужественную силу, вкус ко всему простому и здоровому. Шопенгауэр — это философ воскресшего классицизма, германского эллинизма».

В самый разгар его работы случилось событие, перевернувшее все течение его жизни. Ницше по причине своей близорукости был освобожден от воинской службы; но прусская армия в 1867 году крайне нуждалась в людях; его зачислили в один из артиллерийских полков, квартировавший в Наумбурге.

Ницше пришлось покориться своей судьбе. Он всегда следовал максиме, что человек должен уметь использовать все случаи своей жизни и, как художник, должен уметь извлечь из них материал для лучшего жизненного употребления. Вследствие необходимости сделаться солдатом он стал учиться этому новому для него ремеслу.

Поступление на военную службу сопровождалось в то время ныне упраздненной торжественностью. Ницше находит даже здоровой и красивой перемену учебников и словарей на лошадь и, сев на нее, делается хорошим артиллеристом, своего рода аскетом для служения родине — «послужим немного», — пишет он на своем греко-немецком языке.

«Солдатская жизнь не особенно удобна, — пишет он, — но она, пожалуй, даже полезна, если ее попробовать в качестве «entremets». В ней есть постоянный призыв к энергии, которая особенно хороша как противоядие против парализующего людей скептицизма, действие которого мы наблюдали вместе с тобой. В казарме узнаешь свой собственный характер, в ней научаешься приспосабливаться к чужим людям, в большинстве случаев очень грубым. До сих пор все относятся ко мне, по-видимому, доброжелательно, начиная от капитана до простого солдата, к тому же все свои обязанности я исполняю усердно и с интересом. Разве можно не гордиться, если среди 30 рекрутов получишь отличие как лучший кавалерист? По-моему, это лучше, чем получение диплома по филологии…»

По этому поводу он цитирует полностью латинскую фразу из Цицерона, написанную Ритчлем в похвалу его реферата «De fontibus Laertii Diogenii». Ницше был счастлив от сознания своего успеха и не скрывал этого. Его это забавляло. «Мы уже так созданы, — пишет он, — мы знаем, чего стоит подобная похвала, и, несмотря на это, удовольствие неизменно отражается на вашей физиономии».

Бодрое настроение Ницше продолжается недолго. Он не может не признать, что конный артиллерист глубоко несчастен, если у него есть наклонность к литературной деятельности; уединившись в своей комнатке, он размышляет о философии Демокрита.