Фридрих Ницше

«Словно завеса упала с моих глаз, — пишет он. — Я слишком долго прожил в полном неведении стилистики. Меня разбудил голос категорического императива: «ты должен писать, необходимо, чтобы ты писал». Я старался писать красиво. С тех пор, как я уехал из Пфорта, я редко брался за перо, и оно, казалось, неловко лежало в моей руке. Бессильная злоба охватывала меня. Принципы хорошего стиля, данные нам Лессингом, Лихтенбергом и Шопенгауэром, звучали в моих ушах. Утешая себя, я мог только вспомнить, что все они единодушно соглашались с тем, что писать хорошо чрезвычайно трудно, и для того, чтобы приобрести стиль, необходимо много предварительной, усидчивой работы. Прежде всего я хочу, чтобы мой стиль был легок и носил веселый оттенок. Я применю к выработке стиля ту же систему, которую я применяю к моей игре на рояле: это будет не только воспроизведение заученных пьес, но и насколько возможно свободная фантазия, всегда логичная и красивая».

К радостному состоянию Ницше примешивается еще и несколько сентиментальное счастье: он находит себе друга. Ницше долгое время оставался верным друзьям своего раннего детства; один из них умер, а другой, после десятилетней разлуки и в силу совершенно различных интересов и занятий, стал для Ницше чужим человеком. В стенах Пфорта он любил прилежного Дейссена и преданного Герсдорфа; из них первый учился в Тюбингене, а другой — в Берлине. Ницше аккуратно писал им, но простая переписка не могла, конечно, удовлетворить его инстинктивной потребности в сердечной дружбе. Наконец, он познакомился с Эрвином Роде, человеком сильного и ясного ума. Ницше тотчас же полюбил его и, не будучи в состоянии любить и не преклоняться, он стал благоговеть перед ним и наделять его всеми прекрасными качествами, которыми так полна была его собственная душа. Они встречались каждый вечер после тяжелого трудового дня. Молодые люди гуляют пешком, катаются верхом и без умолку говорят. «Первый раз в жизни, — пишет Ницше, — я испытываю радость дружбы на фоне морали и философии. Мы обыкновенно много спорим и в очень многих вопросах не соглашаемся друг с другом. Но как только спор принимает серьезный характер, тотчас же потухают все несогласия, и мирное согласие воцаряется в наших душах».

Друзья решили провести вместе первые недели вакаций. Освободившись в начале августа, они вместе покидают Лейпциг и отправляются искать уединение к границе Богемии. Лесистая, несколько возвышенная местность по красоте своего пейзажа несколько напоминает Вогезы. Ницше и Роде ведут жизнь странствующих философов. С легким багажом за плечами — книг они с собою не взяли — друзья бодро и беззаботно шагают из одной харчевни в другую, философствуют о Шопенгауэре, Бетховене, о Германии и Греции. Они высказывают свои суждения со свойственной молодости быстротою и не перестают злословить о науке. «О, ребяческое самомнение эрудиции! — восклицают они. — Гениальность Греции открыта поэтом Гёте. Он показал немцам, всегда погруженным в мечтательность, античный мир, как образец прекрасного, как пример светлой, богатой красоты. Профессора шли в своих открытиях позади него. Они стремились к возрождению античной культуры, их близорукие глаза видели в этом чудесном создании искусства лишь предмет для научного исследования. Чего они только не изучали? Творительный падеж у Тацита, деепричастие — у латинских авторов Африки, до самых последних мелочей они изучали язык Илиады и точно установили, в каком соотношении он находится с тем или иным арийским наречием. Гёте почувствовал выдающуюся красоту Илиады, а профессора — нет. Мы ставим себе-задачей прекратить это пустое занятие и вернемся к традициям Гёте; мы не будем рассекать на части греческий гений, мы оживим и заставим всех проникнуться его красотой. Пора закончить это кропотливое исследование, которое в продолжение стольких лет ведут ученые. Наше поколение закончит этот труд и завладеет всем богатством прошлого. Ведь наука тоже должна служить прогрессу».