Фрейд

Очевидно, эта двойственность имела глубокие корни; как ни любил Фрейд Вену, город стал для него тюрьмой. Однако в его письмах нелюбовь к Вене чувствуется задолго до аншлюса Австрии нацистами. В них нет ни смущения, ни позы. «Я не стану тебе описывать, какое впечатление на меня произвела Вена, – писал Фрейд в 16-летнем возрасте своему другу Эмилю Флюсу, вернувшись из Фрайберга, – она мне отвратительна». Позже в письме из Берлина к своей невесте Марте Бернайс он признавался: «Вена меня угнетает, и притом более, чем это можно считать допустимым» – допустимым для него, имел в виду Фрейд. Собор Святого Стефана, доминировавший в городском пейзаже, был для него «отвратительной башней». Тем не менее Фрейд признавал, что за этими враждебными замечаниями кроется нечто важное, тщательно скрываемое. Его ненависть к Вене, полагал он, граничила с личной неприязнью. «В отличие от великана Антея моя сила увеличивается каждый раз, когда я отрываю ногу от земли родного города», – писал Фрейд. Вена всегда была для него ареной трудностей, повторяющихся неудач, длительного и ненавистного одиночества, неприятных инцидентов, связанных с антисемитизмом. Отпуск основатель психоанализа проводил в горах или в продолжительных походах по сельской местности, что тоже свидетельствует о его чувствах.

Этот «диагноз» в определенной степени парадоксален, ведь психоанализ – характерное порождение урбанизма, теория и практика, предназначенные для городской буржуазии. Сам Фрейд тоже принадлежал к категории типичных городских жителей, днем работая в консультации, а по вечерам в домашнем кабинете и ежедневно совершая прогулки по современной Вене, построенной в тот период, когда он был студентом и молодым практикующим врачом. Большинство комментаторов рассматривали психоанализ, а также его основателя не просто как городское, а как типично венское явление. Фрейд решительно возражал: когда французский психолог Пьер Жане предположил, что психоанализ мог появиться только в чувственной атмосфере Вены, он посчитал это злобной инсинуацией и антисемитским наветом. На самом деле Фрейд мог бы создать свои теории в любом городе, имеющем первоклассную медицинскую школу, достаточно большом и богатом, чтобы поставлять ему пациентов. Очевидно, Фрейд, никогда не забывавший приволье в окрестностях Фрайберга, не был деревенским жителем, заброшенным судьбой в тесный город. Но Вена, которую постепенно строил для себя Зигмунд Фрейд, не была Веной придворных балов, оперетты, кафе и художественных салонов. Эти ипостаси города почти не влияли на работу Фрейда. Случайно ли его невеста будет родом из Гамбурга, любимые ученики из Цюриха, Будапешта, Берлина, Лондона и еще более отдаленных мест, а его психологические теории сформируются в интеллектуальном мире, достаточно большом, чтобы включить в себя всю западную культуру?

Как бы то ни было, Фрейд обосновался именно в Вене и не покидал этот город. Источником дополнительных трудностей был для него отец. Неисправимый оптимист, по крайней мере внешне, Якоб Фрейд был мелким торговцем, не сумевшим приспособиться к окружающему миру, переживающему промышленную революцию. Он был милым человеком, щедрым, открытым для удовольствий. И твердо убежденным в необыкновенных талантах своего сына Сигизмунда. Как вспоминал его внук Мартин Фрейд, Якоба очень любила вся семья: он был ужасно мил с ними, маленькими, – приносил подарки и рассказывал увлекательные истории. Все относились к нему с огромным уважением. Но для сына Сигизмунда Якоб Фрейд являлся проблемой.

Не облегчала эмоциональную сторону жизни юному Фрейду также притягательная молодость и красота матери. Впоследствии он восстановит в памяти детский опыт, одну из тех «важных подробностей», которые ему удалось спасти от глубокой амнезии, охватывающей детские годы каждого человека. Воспоминание пришло к нему в октябре 1897 года, во время самоанализа, когда открытия относительно собственного подсознания обрушивались на него настоящим потоком, способным сбить с толку. Фрейд рассказывал своему близкому другу Вильгельму Флиссу, что в возрасте двух или двух с половиной лет у него пробудилось либидо по отношению matrem[8]. Это случилось ночью во время путешествия в поезде из Лейпцига в Вену, когда он «…несомненно мог видеть ее nudam[9]». Сразу за этим дразнящим воспоминанием пришло следующее – Фрейд вспомнил, как радовался смерти своего маленького брата Юлиуса, который родился через 17 месяцев после него, вспомнил собственные злобные желания и настоящую детскую ревность. Этот брат, а также племянник Фрейда Йон, годом старше его, «теперь определяют все невротическое, а также все глубокое, что присутствует во всех моих дружеских связях». В его воспоминаниях сталкиваются друг с другом любовь и ненависть, эти природные силы, которые сражаются с человеческой судьбой и которые так мощно проявились в зрелых работах Фрейда по психологии.