Фрейд и Льюис. Дебаты о Боге

По мнению Льюиса, притязания Иисуса на роль Мессии и на то, что он может прощать грехи, не позволяют считать его просто одним из великих моралистов. В этом чувствуется влияние Честертона. В «Вечном человеке» Честертон указывал на то, что ни один из великих моралистов никогда не притязал на место Бога – ни Магомет, ни Михей, ни Малахия… не притязали на него и Конфуций, Платон, Моисей, Будда: «Ни один из них не претендовал на подобное… и чем более велик человек, тем менее вероятно, что он будет высказывать невероятные претензии»[187]. Льюис развивает эту мысль Честертона: «Если бы вы подошли к Будде и спросили его: “Ты ли сын Брамы?” – он бы ответил: “Сын мой, ты все еще живешь в долине иллюзий”. Если бы вы спросили у Сократа: “Ты – Зевс?” – он бы посмеялся в ответ. Если бы вы пришли к Магомету с вопросом: “Не Аллах ли ты?” – он сперва бы разорвал свои одежды, а потом бы отрубил вам голову… Не представить великого моралиста, который бы говорил то, что произнес Христос».

Если Иисус Христос считал себя Богом и думал, что имеет право прощать грехи, этому лишь три объяснения: либо он бредил, либо намеренно пытался обмануть своих последователей ради каких-то тайных целей, либо он говорил правду. Продолжая изучать Новый Завет, Льюис согласился с Честертоном: свидетельства не дают считать этого Человека ни злодеем, ни безумцем. (Психиатры встречают пациентов, считающих себя Богом, но у таких серьезно нарушены жизненные функции, и они искаженно воспринимают реальность.) Льюис считал так: свидетельства очевидцев в Новом Завете показывают, что Иисус не был сумасшедшим. «Многие признают, – отмечает он, – что в учении этого Человека и его прямых учеников нравственная истина представлена в чистейшей и лучшей форме… в ней мудрость и проницательность, это плод здравого ума»[188]. Позднее в завершении одной главы своей самой популярной книги он писал: «Человек, который был бы просто человеком и говорил бы то, что говорил Иисус, не был бы великим учителем нравственности. Мы бы сочли его безумцем или дьяволом из адского пекла. Вам нужно выбирать… Либо заткните ему рот, признав его сумасшедшим, либо оплюйте и убейте как беса, либо падите к Его ногам и назовите Его Господом и Богом. Но не надо, похлопывая Его по плечу, городить чепуху о том, будто Он – великий моралист. Он не оставил нам такой возможности. И не хотел ее оставлять»[189].

Благодаря глубокому влиянию Честертона Льюис принял идею «Воплощения», удивительную веру в то, что Творец вселенной реально вошел в человеческую историю. Честертон пишет: «[Новый Завет], как трубный глас, несет новую весть, слишком благую, чтобы в нее поверить. Люди услышали, что таинственный Создатель посетил этот мир; что совсем недавно на самом деле по миру ходил Тот, о Ком гадали мыслители и сплетничали мифотворцы. Мы солжем, если скажем, что мудрецы или герои хоть в какой-то мере выдавали себя за него. Ни одна секта, ни одна школа не покушалась на это. Самые великие пророки называли себя Его глашатаями. <…> Самые глубокие мифы сообщали, что мир создал Творец. Но никто и помыслить не мог о том, что Творец… примет участие в будничной жизни Римской империи и уж тем более – что в это будет верить не одну тысячу лет великая цивилизация. Ничего более дикого человек не сказал с тех пор, как произнес первое слово… Нетрудно сказать, что это – безумие, но никакого толку не будет, разве что нелепица научных домыслов»[190]. Слово «Евангелие» означает «благая весть». Она, как отмечает Честертон, «слишком благая, чтобы в нее поверить».

Это благая весть, ибо она дает выход из отчаянного тупика, в котором люди тщетно пытаются следовать нравственному закону – как то было с Льюисом. Он продолжал внимательно читать Библию и заметил, что все ее главные герои (кроме одного) не в состоянии следовать нравственному закону. Адам обвинял Еву в непослушании – в Первородном Грехе, ставшем началом отделения человеческого рода от Творца и началом болезней и смерти; Авраам солгал о том, кем ему приходится жена Сарра; Давид совершил прелюбодеяние и убийство; даже апостол Петр заявил, что не знает Иисуса. Все это указывало на один факт: никто, кроме Самого Бога, не может следовать закону нравственности. Нарушение этого закона отделило нас от Бога. Все нуждались в искуплении, чтобы примириться с Ним. По словам Нового Завета, Бог послал Своего «единородного Сына», чтобы это примирение стало возможным – искупить грехи человеческие. Льюис начал понимать, что все языческие мифы об умирающих богах, пророчества еврейской Библии и даже жизнь растений – «надо уменьшиться и стать чем-то твердым, маленьким, надо уподобиться смерти, надо пасть в землю: и оттуда вверх потянется новая жизнь»[191], – все это указывает на тот момент истории, когда Сам Творец сойдет на землю, умрет и воскреснет. И все это освобождает человечество от последствий Греха – избавляет мир от зла. Льюис начал «видеть» те вещи, которые раньше казались ему «глупыми или ужасными». Кусочки мозаики начали вставать на место.