Фрау Шрам

Когда Арамыч клюкнул еще раз и закусил лимоном, который я к тому времени порезал и успел посыпать сахаром, у меня появилось странное желание поморщиться за него, сделать традиционное "фу!", поправить полы халата, как это сделал он буквально минутой раньше.

Перед тем как уснуть - а во все годы своей жизни Христофор засыпал с величайшим трудом, только вконец измаявшись, - он учился заполнять лакуны в отцовской судьбе, представлял себе красавицу польку из машинописного бюро газеты "Правда", отца в трофейных очках в таком-то и таком-то году-месяце, четырехкомнатную квартиру на Патриарших прудах с большим и светлым чуланом...

Вернулись они с матерью на полуостров только через семь лет, после "закрытого письма" Хрущева об "имевшихся перегибах" и открытого письма бабки, открыто умолявшей дочь и внука поскорее приехать, потому что не в силах больше удерживать в своем теле душу, уставшую от такой жизни, а вот как приедут они, как передаст она им свой рай земной - домик маленький с большим балконом и кошкой, как посмотрит на них, живых и невредимых, тогда и успокоится и отдаст Богу душу, - ей ведь бояться нечего, за всю долгую жизнь она никому вреда не причинила.

Так оно и вышло: бабка, видимо, вознамерившись во что бы то ни стало сохранить очаг за семьей, все-таки дождалась их возвращения и через некоторое время тихо представилась, так и не приходя в сознание. Христофор сам держал зеркальце у ее рта.

На работу Христофор очень долго не мог устроиться: "городишко ведь тесный", в отличие от матери, которая, как приехала, почти тут же нашла работу в прачечной Дома отдыха, неподалеку от Рабочего поселка, а затем в этот же Дом отдыха устроила и Христофора учеником массажиста, который свой рабочий день неизменно начинал с фразы: "главное в мужчине широкое сердце и сильные руки, а не то, о чем думают на набережной".

Едва случилась очередная весна, как "целомудренного" учителя Христофора погнали вон за чрезмерное усердие, которым он якобы награждал одну столичную барыню, мужу которой ("уважаемому человеку, лауреату гос. премии") всезнающие и заинтересованные в скандале люди не преминули о сем усердии доложить.

Христофору ничего не оставалось, как принять вид покорности и занять освободившееся место.

Он отдался работе так, как восторженный дервиш, накрутившись волчком, отдается небу, но тут на набережной случайно - так ему, по крайней мере, казалось, тогда казалось: "разве может в этом городке, на этом полуострове произойти что-либо случайно?" - познакомился с Д.. Круглые главпочтамтские часы, вечно отстающие то на пять, то на десять минут (такое отставание от точного времени идет на пользу курортным местам и особенно полезно сердечникам), с ленцой исполнили обязанность - поделили апостолов, когда почтальон, обгоняя на велосипеде девушку с собакой (улыбчиво-вертлявый щен кавказской овчарки), затренькал звоночком. Собака моментально откликнулась резво подалась вправо, Христофор, дабы избежать неминуемого столкновения, подался вперед и влево; велосипед дал на прощание соблазнительную петлю и собака передумала, Христофор метнулся было в противоположную сторону и тут же оказался скрученным собачьим поводком. Альбан (так звали собаку) выбил из руки Христофора несессер, Христофор нагнулся за ним и девушка тоже... Мир сократился до толстых Альбановых лап, серых плит набережной, распахнутого несессера и удивительного, свежего лица, такого знакомого и такого желанного. "Вот черт!" - подумал Христофор. "О, Боже мой!!" - сказала девушка и, улыбаясь, потерла лоб. Через некоторое время они уже сидели в открытом кафе, и Христофор с удовольствием трепал по загривку Альбана. Когда Христофор возвращался домой, часы на главпочтамте собрали апостолов вместе, верно, чтобы рассказать им новость. Спустя каких-нибудь пару недель, на развалинах у башни - Христофор, чувствуя себя должником всех почтальонов, впервые объяснился.

Д. в ту пору (в конце пятидесятых) едва исполнилось семнадцать, и все, что девушка успела к первой своей весне, - это кое-как сжиться с именем, которое ей почему-то не нравилось, - мать нарекла в честь какой-то уходящей в кинематографическое далеко американской звезды, - да всего пару раз тайком от матери и отчима встретиться в своем саду с назойливым соседским Ромео.

Д. была роста среднего, аккуратная, тонкокостная, с несколько великоватой (именно для такого типа женщин) грудью и худыми голенастыми ногами. Никогда бы Христофор не обратил на Д. внимание, если бы она уже в те годы не обладала какой-то удивительной телесной и душевной хрупкостью, совершенно необъяснимой притягательностью, как поймет он после, притягательностью жертвы ("...есть такие люди: сюжет только набирает ход, а они уже жертвы, и очень часто виноваты куда больше, чем их губители".)