Франц Кафка не желает умирать

– Тем лучше, – отвечает на это он, попутно откусывая приличный кусок поджаренного хлеба, предварительно размочив его в кофе.

– Новости не самые радостные, – продолжает он, возвращаясь к газете. – Взять хотя бы эту историю вокруг договора о взаимопомощи с Францией! Да наш министр иностранных дел вот-вот спровоцирует в Праге немецкую общину. Чего Эдвард Бенеш боится так, что обращается за помощью к Франции в борьбе с Германией? На дворе 1924 год! Война на двадцать лет вперед поставила Германию на колени. Если позволишь, я расскажу тебе, что будет дальше: судетские и пражские немцы выступят против этого соглашения, свалят все на президента Масарика и других чехов, а те в ответ предъявят аналогичные обвинения. И на чьи, по-твоему, головы обрушится ненависть, полыхнув по всей стране, а?

Он замолкает, в ожидании ответа поднимает на нее глаза и продолжает дальше:

– Стало быть, ты не знаешь, на чьи головы падет вся эта ненависть?

– Нет, папа, не знаю, – шепчет она.

– Отдуваться за все, как это всегда принято, придется евреям!

Он вновь на несколько мгновений замолкает, затем задает ей вопрос:

– Тебе не кажется, что это не предвещает ничего хорошего?

– Ты прав, – едва слышно отвечает она, – в этом действительно нет ничего хорошего.

Он вновь переключает внимание на газету, на его лице отражаются досада и разочарование, будто он, высказав свое мнение, ждал от нее возражений, которые позволили бы ему вступить с ней в полемику по поводу соглашения о взаимопомощи между Францией и Чехией. Но ей плевать и на этот договор; и на министра Бенеша; и на французское правительство; и на судетских немцев; и на чехов; даже на судьбу евреев; на то, что ждет их впереди, мир или война; на мнение отца об окружающем мире, как и на все остальные катастрофы, о которых сегодня напишет «Прагер Тагблатт». Ей хочется прочесть одну-единственную новость, чтобы она размашистыми заглавными буквами занимала всю первую полосу:

ФРАНЦ КАФКА ЖИВ.

– Ты не могла бы присесть? Может, поговорим? – настаивает он вкрадчивым голосом, будто намекая на задушевную беседу между отцом и дочерью.

Она отвечает, что лучше пойдет к себе отдохнуть.

– Ну как знаешь, – соглашается он.

Но не успевает Оттла переступить порог комнаты, как ей в спину летит крик:

– Это все из-за тебя!

Она растерянно поворачивается и спрашивает, в чем он ее обвиняет.

– В том, что случилось с Францем!

– Я виновата, что он заболел?

– Нет, ты виновата в том, что его болезнь прогрессирует, что сегодня он пребывает в таком состоянии! Это ведь ты подговорила его ехать в Берлин! Притом что я ему это запретил. Знал, что он слишком слаб. А ты бросилась его защищать. Все как обычно. По обыкновению, пошла против меня!

– Я просто хотела…

– Ну-ну, и что же ты хотела?

– Я просто хотела ему счастья…

– Ах да, счастья… Ну и как? По-твоему, он сейчас в этом своем санатории счастлив?

– Он так хотел уехать в Берлин…

– Ну да, конечно, как можно перечить больному, слабенькому брату. Но таким слабаком он стал как раз из-за вас с матерью и сестер, вы ведь никогда не смели ему даже слова сказать. В итоге сегодня он со своей худобой больше похож на тонкую веточку и подхватывает все мыслимые болячки.

– Папа, это же туберкулез!

– Если бы речь шла обо мне…

– Но речь совсем не о тебе!

– …то я был бы тверд как скала…

– Если бы судьба ниспослала тебе испытание в виде туберкулеза?

– …и остался бы парнем крепким, настоящим мужчиной! Солдатом, бойцом!

– Всякого, кто дал тебе, папа, отпор, можно смело назвать скалой.

– Это он-то дал мне отпор? Мне бы и самому этого хотелось, только он даже не пытается! Вы превратили парня в кисейную барышню. Пятилетний ребенок в теле взрослого мужчины!

– Он болеет, папа…

– Но только потому, что вы его не закалили!

– Тебе всегда надо обязательно отыскать виновного, да?

– Нет, я лишь пытаюсь найти решение!

– Какое там решение, тебе нужно на кого-то свалить вину! Каждый раз ты только этим и занимаешься…

– Знаю я, эта старая песенка мне уже оскомину набила. Что я чудовище и все такое, знаю! Это потому, что я говорю правду?

– Правда здесь ни при чем, папа, ты всех обвиняешь.

– Да, сейчас я действительно обвиняю! Слушай-ка, а ведь Франц точно такой же, как вы, одни только сантименты. Это вы с матерью его таким сделали… А вот я, наоборот, чужд всяким эмоциям, нравится вам это или нет. И не позволю себя прикончить…

– Может, дело в том, что это никому даже в голову не приходит…

Он умолкает и решительно говорит:

– Я поеду за ним!

– В Кирлинг?

– Да, в Кирлинг! Вырву его из лап этих докторов, этих бездарей, этого Роберта Клопштока, который вцепился во Франца, как та пиявка! Привезу сюда, и доктор Мулштайн быстро поставит его на ноги.

– Папа! Ты просто не знаешь, о чем говоришь!

– А когда он наконец поправится, сделаю из него человека! Как говорят, начинать никогда не поздно. Он будет у меня настоящий мужчина, боец, способный противостоять превратностям жизни! Это всего лишь вопрос воли… Но вы, конечно же, понятия не имеете, что такое воля. Иногда мне даже кажется, что у вас в принципе нет того гена, который за нее отвечает…