2. Вертер пленен образом: Шарлотта нарезает ломти хлеба и раздает их своим братьям и сестрам. Щарлотта — сама пирог, и пирог этот делят, каждому свой ломоть; я не один — нив чем не один, у меня есть братья, сестры, я должен делиться, должен примириться с дележом; ведь даже богини Судьбы — одновременно и богини Дележа, Мойры, последняя из которых — Немая, Смерть. Кроме того, если я не приемлю дележа любимого человека, то я отрицаю его совершенство, ибо совершенству свойственно быть делимым: Мелита делится собой, ибо она совершенна, и Гиперион страдает от этого: «Тоска моя была поистине безгранична. Мне следовало удалиться». Таким образом, я страдаю дважды: и от самого дележа, и от своей неспособности вынести его благородство.
3. «Когда я люблю, я сугубый собственник», — говорит Фрейд (которого можно здесь принять за эталон нормальности). Положено быть ревнивым. Отказаться от ревности («быть совершенством») — значит, стало быть, преступить закон. Зулейка пыталась соблазнить Юсуфа, а муж этим не возмущен; скандал этот нуждается в объяснении — сцена разворачивается в Египте, а Египет находится под знаком Зодиака, исключающим ревность, под Близнецами. (Обратный конформизм: не быть ревнивым, осуждать собственничество в любви, жить в групповом союзе и т. д. — Да неужели! — посмотрим, что же тут на самом деле: а что если я принуждаю себя не ревновать, так как этого стесняюсь? Ревность — это так уродливо, так буржуазно; это недостойная озабоченность, усердие (zele) — вот что мы отвергаем.)
4. Как ревнивец я мучим четырежды: поскольку ревную, поскольку себя в этом упрекаю, поскольку боюсь, что моя ревность обидит другого, поскольку покоряюсь банальности; я страдаю оттого, что исключен, агрессивен, безумен и зауряден.
Резонанс
1. Резонирует во мне то, что я узнаю через свое тело: нечто тонкое, едва уловимое пробуждает внезапно это тело, до тех пор дремавшее в рассудочном знании общей ситуации; какое-нибудь слово, образ, мысль действуют, словно удар хлыста. Мое внутреннее тело начинает вибрировать, будто сотрясаемое откликающимися и перекрывающими друг друга трубами; возбуждение оставляет след, след этот расширяется, и (более или менее быстро) все оказывается разорено. В любовном воображаемом ничто не отличает ничтожнейшую провокацию от в самом деле важного факта; время делает рывок как вперед (мне в голову приходят катастрофические предсказания), так и назад (я с ужасом вспоминаю «прежние случаи»); от ничтожного толчка вздымается и подхватывает меня целый дискурс воспоминания и смерти: это царство памяти, оружие резонанса — «злопамятства».
(Резонанс проистекает из «непредвиденного случая, который […] внезапно меняет состояние персонажей»; это театральный эффект, «выделенный момент» некоей картины: патетическое изображение субъекта — разоренного, угнетенного и т. д.)
2. Пространство резонанса — это тело, воображаемое тело, столь «связное» (слитное), что я не могу жить в нем, не ощущая какого-то общего смятения. Это смятение (аналогичное краске, которая заливает лицо от стыда или эмоций) — боязнь. При обычной боязни — той, что предшествует какому-либо испытанию, — я вижу себя в будущем провалившимся, оскандалившимся, разоблаченным самозванцем. При боязни любовной я боюсь своего собственного уничтожения, которое я вдруг прозреваю — ~ верное, во всех подробностях — при вспышке слова или образа.
3. Запутавшись среди фраз, Флобер бросался на свой диван: он звал это «маринадом». Если нечто резонирует во мне слишком сильно, оно производит в моем теле такой шум, что я вынужден оставить все занятия; я ложусь на кровать и, не сопротивляясь, даю разгуляться в себе «внутренней буре»; в противоположность дзэнскому монаху, от образов опустошавшемуся, я позволяю им себя наполнить, я до самого конца испытываю их горечь. Депрессия, стало быть, обладает собственным — кодированным — жестом, и именно это ее ограничивает; ведь достаточно, чтобы в какой-то момент я мог подменить его каким-то другим (пусть даже пустым) жестом (встать, подойти к столу, не обязательно сразу принимаясь за работу), и резонанс тут же слабеет и уступает место хандре. Кровать (днем) — место Воображаемого; а стол, что бы за ним ни делали, — снова реальность.