Фрагменты речи влюбленного

3. Ожидание — это заклятие: я получил приказ не двигаться. Ожидание телефонного звонка сплетается таким образом из мельчайших запретов — бесконечно мелких, вплоть до полупостыдных; я не позволяю себе выйти из комнаты, сходить в туалет, даже позвонить (чтобы не занимать аппарат); я страдаю, когда звонят мне (по той же причине); я теряю самообладание при мысли, что в такой-то уже недалекий час мне нужно будет выйти, рискуя тем самым пропустить благословенный звонок, возвращение Матери. Все преследующие меня отвлекающие моменты окажутся потерянными для ожидания, нарушающими чистоту тревоги. Ибо тревога ожидания во всей своей чистоте требует, чтобы я сидел в кресле рядом с телефоном и ничего не делал.

4. Ожидаемый мною человек не реален. Такова же материнская грудь для младенца, «я создаю ее и без конца пересоздаю, исходя из своей способности любить, исходя из потребности, которую в ней испытываю»: другой приходит туда, где я его дожидаюсь, где я его уже создал. А если он не приходит, я представляю его в галлюцинации: ожидание — это бред.

Еще о телефоне: при каждом звонке я поспешно снимаю трубку, думаю, что мне звонит (ибо должен позвонить) любимый человек; еще одно усилие — и я «узнаю» его голос, вступаю в диалог, рискуя обрушиться с гневом на того, кто, некстати позвонив, пробудил меня от моего бреда. В кафе, при малейшем сходстве в силуэте, каждый, кто входит, оказывается таким же образом в первый момент узнан. И долго еще после того, как утихнут любовные отношения, я сохраняю привычку представлять в галлюцинациях любимого мною ранее человека; иногда я по-прежнему тревожусь, почему все не звонит телефон, и в каждом некстати позвонившем я, как мне кажется, узнаю любимый прежде голос; я — увечный, у которого продолжает болеть ампутированная нога.

Уинникот[146]

5. «Я влюблен? — Да: раз я жду». Другой — тот не ждет никогда. Подчас я хочу сыграть в того, кто не ждет; я пытаюсь чем-то заняться, опоздать; но в этой игре я всегда проигрываю — что бы ни делал, я всегда оказываюсь освободившимся точно в срок, а то и заранее. Именно в этом и состоит фатальная сущность влюбленного: я тот, кто ждет.

(При психическом переносе всегда ждешь — у врача, преподавателя, психоаналитика. Более того: если я жду очереди в кассу банка или отправления самолета, я тут же устанавливаю некую агрессивную связь с кассиром или стюардессой, которые своим равнодушием вскрывают и раздражают мою зависимость; так что можно сказать, что повсюду, где имеется ожидание, наличествует и перенос; я завишу от чьего-то присутствия, которое распределено между разными людьми и не сразу предоставляется мне, — словно при этом пытаются устранить мое желание, взять измором мою потребность. Заставить ждать: постоянная прерогатива всякой власти, «тысячелетнее времяпрепровождение человечества».)

Э.Б.[147]

6. Один мандарин влюбился в куртизанку. «Я буду вашей, — сказала она, — если вы, дожидаясь меня, проведете сто ночей на табурете в саду у меня под окном.» Но на девяносто девятую ночь мандарин встал, взял под мышку свой табурет и удалился.

Оплакиваемый?

ОПЛАКИВАЕМЫЙ. Представляя себя мертвым, влюбленный субъект видит, что жизнь любимого продолжается как ни в чем не бывало.

1. Вертер становится свидетелем болтовни Лотты с одной из ее подруг; они с полным безразличием судачат о каком-то умирающем: «… и все же — уйди ты, покинь их круг, ощутили бы они, и надолго ли ощутили, пустоту в своей жизни от разлуки с тобой? Надолго ли?»

Не то чтобы в моем воображении я умирал, не оставляя по себе скорби: некролог мне обеспечен; дело скорее в том, что сквозь сам траур, которого я не отрицаю, мне видно, как продолжается без всяких изменений жизнь остальных; я вижу, что они неизменны в своих занятиях, развлечениях, проблемах, что они посещают те же места, встречаются с теми же друзьями; ничто не изменилось в наполненности их существования. Из любви, безумного приятия Зависимости (я абсолютно нуждаюсь в другом), жестоко возникает противоположная позиция: никто на самом деле во мне не нуждается.

Вертер

(Оплакивать может только Мать; говорят, что быть в депрессии — это нести в себе воображаемую фигуру до скончания века оплакивающей меня Матери: неподвижную, мертвую фигуру, вышедшую из Nekuia; но другие-то — не Мать; им — скорбь, мне — депрессия.)

Ж.-Л. Б.[148]

2. Панику Вертера увеличивает то, что умирающий (на которого он себя проецирует) стал темой болтовни: Шарлотта со своими подругами — это «мои дамочки», легкомысленно судачащие о смерти. И вот я вижу, как меня, едва прикасаясь губами, пожирает речь других, как я растворяюсь в эфире Сплетни. И Сплетня будет продолжаться и когда я давно уже перестану быть ее объектом; языковая энергия, легковесная и неутомимая, восторжествует и над памятью обо мне.

Этимология[149]

Осведомитель