Фрагментация памяти

Охотники не только продавали органы, они брались за все, связанное с «мясом», от чего отказывались официальные лаборатории и медучреждения Тиа-Сити. Они поставляли тела богатым некрофилам, осуществляли незаконные сделки с инопланетниками и корпорацией, которым с теми или иными целями были нужны кровь, мозг или живые люди для проектов, на которые чиновники не могли найти добровольцев, а кроме того, занимались различного рода имплантациями. Я спросил себя, почему еще не убежал, потом вспомнил про заблокированную дверь.

– Я бы предпочел, чтобы нас оперировали по очереди, – заметил бывший священник. – Чтобы контролировать процесс.

– Время слишком дорого стоит. Ложись.

Паниковать было стыдно, поэтому я разделся и взгромоздился на стол, Гарри наморщился, но противоречить не стал. Усмешка намертво приклеилась к лицу. После укола я отключился, в последний момент услышав отстраненный голос Сатори.

– Дебилы. Нет в черепе никаких чипов.

«Мне все время снятся плохие сны. Они никогда не прекращаются, даже если я принимаю снотворное». Я поерзал, пытаясь утихомирить нытливый голос, раздающийся прямо над ухом. Руки болели, сильно не хватало подушки. «К потере памяти добавляется жуткое чувство постоянной тревоги, нескончаемого отходняка, я не могу вспомнить что-то важное, потому что слова исчезают. Их никак не выловить из дырявой паутины. Ты стараешься, стараешься, а оно ускользает». Я перевернулся, скривился, когда в боку выстрелило, а потом все-таки открыл глаза. Мир встретил лицом тощей великомученицы: «Иногда хочется, чтобы меня стерли. Тогда мне перестанет сниться, как мать падает в канализацию, как я хватаю ее за руки и вытаскиваю их наружу. Без нее». В этот момент я осознал, где я.

– Гарри?.. – Я сел на неудобном столе, услышав писк мутантов, но от резкого рывка все поплыло.

Спустя пару секунд я поднял голову. Сатори стоял напротив операционного стола, широко расставив ноги, прокручивал скальпель и ждал реакции. Гарри все еще валялся в отключке, его накрыли одноразовой простыней, на которой отпечатались причудливые следы. Я заморгал, чтобы настроить изображение, покрутил головой, хрустнул шейными позвонками. Спину ломило, словно меня пытались пробурить установкой для добычи ископаемых.

– Что уставился? – Я сглотнул неприятный осадок, оставшийся во рту.

– Чип сидит вплотную к позвоночнику, трудно извлекать. Мало ли, что-нибудь повредили…

– А если повредили? – Я машинально пошевелил плечами, охотники заржали.

– Отдали бы тебя делирийцам. Им это подходит – инвалиды живут, кормят их личинок и не могут убежать.

«Я не пригодна ни для чего в этом мире, у меня остались только игровые рефлексы. И так с каждым произойдет, мы должны что-то изменить, пока еще есть силы. Жители Тиа-Сити разделились на два класса – чистые потребители и…», – продолжала преподобная Алиса Терезия. В семнадцать лет она была одной из первых прогеймеров, сидящих на спидерах, теперь ей стукнуло пятьдесят, и лучшая из гонщиц Среды превратилась в Кассандру, предсказывавшую то, на что всем было наплевать. Сморщенное личико, покрывшееся пятнами от пристрастия к «цепочке», обвиняло меня круглыми беличьими глазами.

– Делирийцы могли бы использовать животных, например.

– Ты видел где-нибудь в этом городе животных? – Хирург насмешливо оперся кулаком о блестящий стол. – А вот людей всегда полно.

«С людьми делают то же самое, что с крысами, – вторила ему Алиса Терезия. – Целые кварталы, населенные добровольно модифицировавшими себя мутантами, не способными размножаться, дискредитируют человеческую расу. Стремление к искусственному улучшению жизни привело к тому, что на Земле практически не осталось человека, не несущего в себе замедленную бомбу химического изменения генов». Меня тошнило и от бункера, и от Алисы.

– Когда очнется Гарри?

Сатори стащил простыню, словно с памятника на открытии. С левой подмышки и до правого бедра Гарри тянулась размашисто вырезанная надпись «Иуда». Воспаленные края ран были подхвачены нитью и грубо притянуты друг к другу, отчего торс казался непропорциональным. Будь стежки хотя бы чуть более строгими, Сатори можно было бы обвинить в мелочности, но он, похоже, просто развлекся. Рук у священника больше не было.

Меня прошиб пот. Там, где должна была лежать ладонь, расслабленные пальцы, не осталось ничего, кроме тряпки. Я молча пялился на разрезы, сделанные ультратонким лезвием машины, на обрывки вен, искусно залепленные прозрачной массой биоклея, на срез кости. Гарри тихо дышал, израненная кожа у швов слегка расходилась в стороны при каждом вздохе. Сбоку, в тазике, виднелись скорченные пальцы плавающей в растворе кисти, на одном из них было надето черное кольцо священника Церкви СК.

Моя куртка лежала сбоку, в ней же остался пистолет и нож, поэтому я схватил первый попавшийся острый инструмент из лежавших в металлической посудине. Охотники напряглись, достали пушки. Бородач целил мне прямо в голову. Теперь, когда я не видел Гарри, я мог реально оценить свои шансы.

Никаких.