Фосс

Мальчик никак не мог остановиться и хохотал без умолку. Явная простота ночного неба смутила его недалекий ум. Он чувствовал себя свободным и от прошлого, и от будущего. Ликующее тело Гарри позабыло про неудобную одежду.

— То-то же, Тернер! Каково я загнул, а?

Он так радовался, этот большой мальчик, хохочущий во все горло.

Тернер совсем скуксился. Он затаил обиду на всех и вся.

— Ладно, обойдусь и без молока, — ответил он. — Что мне еще остается?

Долгое время Гарри Робартс радовался шутке, которую услышал, и той, которую сочинил сам. Более того, лежа, сунув локоть под голову, он с восторгом обнаружил, что, соединив звезды линиями, можно придумать свои созвездия. Настоящие имена, некогда сказанные мистером Фоссом на корабле, давно позабылись, ведь сами звезды куда более настоящие, чем их названия. Потом восторг сменился недоумением. Выходило, что Гарри не разговаривал с мистером Фоссом уже несколько дней. В результате кое-кто заснул в печали и во сне лизал руку по-собачьи, до последнего кристаллика соли, испытывая скорее досаду, нежели утешение.

Постепенно им открывалась вечность, а личные надежды и страхи утрачивали всякий смысл. По утрам люди просыпались и вскакивали, ощущая покорное почтение к окружающим ландшафтам. Роса пропитывала травы насквозь. Пауки сшивали кусты воедино. Последние звезды, наводящие нестерпимое уныние, не желали гаснуть и держались за белое небо до конца.

После завтрака, как обычно, состоявшего из солонины или свежей убоины и чая, приготовленного из мутной воды, нацеженной со дна пересохших источников или из бурдюков, Фосс при содействии Джадда снимал показания приборов и пытался определить местонахождение. Джадд извлекал из чехлов эти трепетные устройства из стекла, металла и ртути. Джадд был их хранителем, в то время как Фосс смотрел на страсть своего подчиненного со снисходительностью высшего существа. Сам он сиживал с большим блокнотом на коленях, покрывая страницы изящными буквами и цифрами, записывая черными чернилами легенду. Иногда по его волосам топали столь же черные и изящные пауки, насытившиеся росой, и ему приходилось их стряхивать. Посягательства насекомых немец воспринимал как личное оскорбление. Тем временем воздух утрачивал аромат росы и снова начинал пахнуть пылью. Люди закрепляли подпруги и чертыхались сквозь зубы. По мере того как солнце поднималось все выше, кожа на их черепах натягивалась. Иные морщились и отводили взгляды от сверкающих приборов, с помощью которых Фосс и Джадд прокладывали маршрут вопреки воле Провидения. Впрочем, скептики продолжали путь, потому что были преисполнены решимости и потому что их души и тела уже прониклись этим ритуалом движения к цели.

Они все глубже погружались в страну, постепенно овладевавшую ими, и с удивлением оглядывались на свою прошлую жизнь, в которой они напивались, возлежали с женщинами под сенью деревьев, подумывали отдать Богу душу или вонзали нож в Его образ и подобие — в другого человека. Как-то раз Фосс поднял взгляд от путевого журнала и понял, что на следующий день будет Рождество. Следуя инстинкту самосохранения, он не стал говорить никому, и люди, полагавшиеся на его суждения и расчеты, едва не проехали мимо.

Пэлфримен тоже знал, но поскольку не был человеком действия, скорее, наблюдателем или даже житейским страдальцем, то решил подождать и посмотреть, что будет.

Если в случае с Фоссом сработал инстинкт самосохранения, велевший ему избегать Рождества, то в случае с Джаддом речь шла о желании самоутвердиться, и он вспомнил. После смерти от кнута и железа он временами страстно жаждал возродиться к новой жизни и теперь преисполнился надежд. Возможно, в лоне семьи ему это так и не удалось потому, что мешали глаза, отчасти видевшие его страдания. Другое дело — товарищи по экспедиции и даже сам немец, которые воспринимали Джадда как человека из камня. При благоприятных обстоятельствах он сумел бы раскрыться и явить свои потаенные таланты.

Поэтому бывший каторжник выжидал. Он то и дело подгонял лошадь, потом медлил и снова ее придерживал. Он знал, что нужно выбрать подходящий момент, и это будет скоро. Рубашка его взмокла от пота и липла к старым ранам и мощным ребрам, он же возвращал на место выбившихся из стада коров и неотрывно следил за едущими рядом немцем и Пэлфрименом. Спины джентльменов впереди отряда оставались блеклыми и невыразительными, в то время как силуэт мучающегося со скотом и со своими мыслями Джадда маячил подобно огромной статуе.