- Пострадавший превратился в усопшего, что серьезно снижает актуальность мести, - резюмировал Худой Билл. – «Беретту» я оставил у входа в подарок копам. С этой минуты заинтересованным ребятам предстоит разгадать заковыристый ребус под названием: что это было? И им вряд ли теперь есть дело до наших умных голов и глупых задниц…
- А как же паспорт этого парня? – внезапно озаботился Джон.
Худой Билл тонко усмехнулся:
- Все произойдет само собой… Копы потребуют документы, парень скажет, что он – знакомый хозяина, и этот толстяк, уверяю вас, тотчас вручит им документ… Ему себе дороже финтить по мелочам при таком раскладе событий.
Серегин горестно вздохнул. Как же ему хотелось в Москву из этой страшной сказки!
Он посмотрел на спокойные лица сотоварищей. Им к этой сказке было не привыкать. Они воспринимали ее, как обыденность. Они были американцами. Причем, не изнеженными лицемерами, купающимися в обывательском довольстве, а подобными тем, кто когда-то завоевал эту землю бестрепетным умом и железной рукой. Что, впрочем, не говорило в их пользу.
- Ну-с, пора и в Москву, - подытожил Джон, добродушно хлопнув по плечу нахохлившегося Серегина. – Ты что такой хмурый? Переел таблеток? У меня тоже бурлит в животе. Я же говорил, Билл, хватит пяти, а ты отравил нас десятком! Причем, я заметил: сам их не пил…
- Я редко волнуюсь, Джон, - скорбно ответил тот. - Кто-то сказал мне, что у меня угнетенная нервная система. Я хотел обратиться к психоаналитику, но когда узнал, сколько с меня сдерут, успокоился на этот счет окончательно.
Ранним февральским утром, глядя на проплывающие в иллюминаторе заснеженные поля, черные пятна лесов, куцые домишки подмосковных деревень под низким пасмурным небом, Серегин испытывал захватывающее чувство радости от возвращения домой и, одновременно, утраты блистающей, ухоженной и могучей Америки, чьи представители, его компаньоны, мирно похрапывали в соседних креслах. И соседство с ними, проходимцами, ставшими едва ли не родными братьями, с кем еще вчера он куролесил под сенью полосатого флага, вселяло оптимизм и даже уверенность в завтрашнем неясном дне.
Каким оно будет, это дно?
КИРЬЯН КИЗЬЯКОВ. 20 ВЕК, 50-е ГОДЫ