Форпост

Он надвигался на приближающегося к нему милиционера, воздевая автомат над головой, как дубину. Милиционер три раза выстрелил в него, и каждый выстрел проделал дыру в плаще Коряги, внезапно остановившегося и упавшего на колени. Затем, с выражением величайшего напряжения и муки в глазах, он стал подниматься на ноги.

В этот момент в милиционера выстрелила Вера и тот, откинувшись спиной назад, тоже упал.

Тут же хлынула череда ответных выстрелов.

Когда под ними упала Вера, словно ее поглотила трава, Федор, глядя, как из кустов к нему приближаются смазанные фигуры в синей униформе, бросился к Коряге.

И – поразился, наткнувшись на его улыбку – потерянную, но странно беспечную.

- Хорошо, что мы успели поговорить вчера, - прошептал Коряга. – Все будет здорово, Федя. Только ты не оплошай тут… А со мной – все нормально: я точно знаю, кем буду там… Там я буду охранять границу рая от ада…

Федор, словно очнувшись, оглянул чужое и ненужное ему внешнее.

Его со всех сторон окружили милицейские в цивильной одежде и в форме, и это было с одной стороны страшно, а с другой - забавно и глупо, будто он выиграл какой-то приз, с которым его пришли поздравить.

- Брось револьвер, Федор, - сказал стоявший неподалеку от него милиционер с потемневшим от злости и затаенного страха лицом. – Ты же хороший парень, мухи не тронешь, мы знаем…

На лице Федора внезапно появилось какое-то задумчивое выражение.

Он посмотрел в сторону лежавших поодаль Коряги и Веры. Сквозь ошеломленность чувств и оборванность дыхания, до него дошло: теперь тот мир, к которому он так трудно привыкал, разрушен. И снова тюрьма, снова унижения и мука… И именно этот парень напротив тому причиной…

Он спокойно достал из-за пояса «наган», подал его милиционеру, а когда тот вздохнул облегченно, потянувшись к оружию, револьвер выстрелил… Один раз, другой…

Потом Федор ощутил свои губы. Чувство было такое, словно они слиплись в засохшей грязи, или в запекшейся коросте. Он попробовал пошевелить ими и разодрал с громким, как ему показалось, хрустом запекшуюся корку. Губы были сухими — две полосы засохшей кожи. Во рту тоже было совершенно сухо, а язык был шершавым, как наждак.