Формула всего

Коротышка нетерпеливой походкой отправился туда. Дощатый нужник стоял против бани, рядом с компостной ямой. В то же мгновение, как Какаранджес захлопнул дверку, из-за поленницы вышел Драго. Он огляделся: не смотрит ли кто, – но задворки были пусты. Из кабака на эту сторону дома выходило одно-единственное окно – это было окно его собственной комнаты, где сидел Тарелкин, свой человек.

В три легких прыжка Драго перенесся прямо к нужнику и рванул за ручку, думая сорвать изнутри щеколду, но щеколда отсутствовала – коротышка слабо придерживал дверь рукой, и с рывком он вылетел вперед носом, в спущенных штанах, на ходу потеряв отвалившуюся какашку.

– Здравствуй, сучонок. Жить хочешь?

– Хочу! – сипло выкрикнул Какаранджес, еще не узнав, но прошла секунда – и он узнал: – Драго!..

– Верно.

– Помилуй, Господь!

– Я не Господь.

Коротышка не успел даже пискнуть. Цыган перехватил ему горло. Раз, два, три, четыре, пять – вышел зайчик погулять… И всего делов!

«Мразь какая» – подумал цыган. Обмякший трупик он втащил за шиворот обратно в нужник. Дырка чернела. «Голова пройдет – и остальное пройдет», – прикинул Драго, и все пролезло. Внизу вязко хлюпнуло. Цыган приспустил штаны и направил струю в круглое отверстие.

Спустя пять минут он застал Александра Александровича на том же месте и в той же позе, что его оставил.

– Я придумал, – сказал с ходу Тарелкин.

– Что? – спросил Драго, хотя слушать не собирался.

– Про справедливость. Моя Жюли. Она не со мной, и это самое справедливое из того, что могло у нас с нею быть. Я ведь сам ее отпустил. Да-да. Поищите такого рохлю – вы не найдете. Мне позор признаваться, но… но… не знаю, как вы поймете… Одному горевать было легче, чем быть вместе с ней счастливым. Я ведь сам ее отпустил, то есть не помешал уйти. Любил, обожал, а делать ничего не хотел. Думал: само. А само вышло так, что она ушла. Горе мне. Горе. Стишки эти – вздор. Водка – вздор. Без нее все вздор.

Это цыган понял. Утопить жизнь в сивухе он успеет всегда, а Воржа упорхнет, и потом он не сможет себе это объяснить. Плащ говорил: «Мир – поражение». И он был прав. Это падший мир. Но у нас есть возможность ему сопротивляться. Вот что он утаил! Плащ смущал полуправдой. Мы рассчитаны на ад. Это значит – мы можем его терпеть. У нас есть силы выстоять и удержать свое. Если мир не дает, мы возьмем это сами.

«Дэвлалэ-Дэвла! Убью, а не отпущу, – сердце вбросило клятву в кровь, и она разнеслась по жилам. Цыган ожесточился. – Убью, а не отпущу. Прости меня, Воржа», – добавил он так, словно она уже умирала у него на руках, а он стоял с обагренным ножом.

– …Я знаю, знаю, – донесся откуда-то голос Тарелкина.

– Да что ты знаешь? – обернулся Драго, но тут же смягчился. – Ты не таборный человек, но ты молодец. Только пей поменьше.

– Пить – это ничего. Только вести бы себя получше…

– Я тебя понимаю.

– И я тебя понимаю.

– Да что ты понимаешь?! – цыган как будто опять вспылил, но на этот раз в шутку. – То, что понимается, то не говорится.

– Нет, я все понимаю.

– Тогда что я сейчас буду делать?

– Исполнять заветное желание! – торжественно произнес Александр Александрович.

Драго замер на месте – этот чудак, безобидный смешной чудак, попал прямо в яблочко! Чтобы скрыть смущенье, цыган поспешно спросил у него:

– Почему ты так решил?

– Указ. У тебя времени нет. Ты себе не можешь позволить слабость. Сомневаться не можешь. У тебя нет выбора. Прямая дорога. Или пан, или пропал. Разве это выбор? Я тебе завидую.

– Сто лет тебе жизни! Ты мне сразу понравился. Я рад, что не ошибся.

– И я тебя полюбил!

Тарелкин едва ли не полез целоваться и готов был рассыпаться в сантиментах, но цыган не позволил.

Они попрощались.

– До Покрова три недели! – бросил Александр Александрович на прощанье.

– Золота в судьбе!

Друга-салахора он нашел в зале и спросил:

– Идешь?

– Зачем?

– Чтоб не сдохнуть по-собачьи.

– Во-от! – Выдра сразу поднялся, хотя даже не думал, что его еще что-то способно подорвать с места.

Та компания, с которой он был, воззрилась на него изумленно. Драго вышел на улицу.

– Вот человек! – провозгласил Антощ. – Пусть мы сдохнем, но по-людски! По-честному! – он догнал товарища. – С чего начнем?