Формула смерти

Не успели затихнуть аплодисменты, как на сцену выскочил длинный, худой, в джинсовом костюме и ботинках американских спецназовцев мужчина, очень коротко подстриженный, трагического возраста. Полуобернувшись в мою сторону (я еще продолжал стоять на трибуне), он неистово, сбиваясь на фальцет, заорал: «Вот, они… Фашисты! Хотят отнять у нас Шукшина!» При этих словах он выбросил перед собой в мою сторону длинные худые руки со сжатыми кулаками и начал ими потрясать! Народ на скамейках и на сцене сначала просто остолбенел от таких слов. Рот крикуна свело, и на его узких губах была хорошо заметна пена. Я мужика не знал. Когда люди пришли в себя, то сначала робко, а потом решительно стали гнать его со сцены, со словами: «А ты – кто такой?» Несколько крепких молодых парней поднялись и направились к сцене с хорошо понятными намерениями. Меня хорошо знали на Алтае, я выступал на «Шукшинских чтениях» с первого дня их открытия. А моего «врага» местные жители видели впервые. Да еще «упакованного» в американскую одежду! Видя, чем все может обернуться, представитель киношников (фамилию и имя ее я забыл) соскочила со своего стула и громким четким голосом произнесла, указывая кивком головы на «джинсового»: «Слово имеет известный советский кинорежиссер Андрей Сергеевич Смирнов. Его „Белорусский вокзал“ вы все видели…» После этих слов в рядах слушателей произошло явное замешательство. Парни, направившиеся к сцене, тоже остановились. «Белорусский вокзал» нравился всем советским кинозрителям. Песню из кинофильма – «А нам нужна одна победа. Одна на всех, мы за ценой не постоим!», пели во время застолья в квартирах, на кухнях втроем, раздавив после работы бутылку, в кабаках. Пел весь могучий Советский Союз! «Белорусский вокзал», когда я его смотрел первый раз, при многих сценах вызывал у меня мурашки на спине. Этот фильм мне, несомненно, нравился тоже! Смирнов, не из-за его истерического выпада по моему адресу, честное слово, сразу стал мне антипатичен! С этим мужиком я бы пить не стал! Я сел на свое место на лавку в зале. Смирнов, стал что-то сбивчиво говорить, выплевывая слова. Его никто не слушал, ибо зал начал гудеть и гул этот нарастал. Людей, как и меня раздирали противоречивые чувства: безусловная любовь к героям «Белорусского вокзала» и неприязнь к их создателю. На трибуну один за другим стали выскакивать ораторы, и перекрикивая все еще не уходящего со сцены Андрея Сергеевича, говорили «за меня», и «за своего Шукшина». Явно нарастал беспорядок! Алтайцы народ горячий. К приезжим, которых не знают, да еще одетым в «заграничное шмутье» и, вместе с тем, явно приблатненным, относятся традиционно враждебно. Смирнова могли побить. Это почувствовали ответственные лица из «Гос. Кино». Видимо, чтобы взять ситуацию под контроль, ко мне направили Георгия Буркова. Жора подсел ко мне на краешек стула, слегка оттеснив меня, со словами: «Андрюша в упор не видел Ваську. Они не сказали друг другу ни одного слова! Васька для Смирнова был „деревенщиной“, „выскочкой“. Завистливый Андрюша очень…» Потом полез во внутренний карман своего просторного пиджака и вытащил стальную фляжку с припаянной красной звездой, которую можно купить на Арбате. Медленно отвернул пробку и протянул фляжку мне. Я отхлебнул из нее. Оказался самогон. Жора успел отовариться у кого-то из местных. Его на Алтае любили. «Первач!» – сказал он, забирая у меня фляжку и как-то неловко начал тыкать ее горлышком себе в рот, чуть запрокидывая. Прозрачная влага обильно потекла по его толстой губе. В это время в зале уже царил хаос. Кричали все, перекрикивая друг друга. Размахивали руками. Трясли друг друга за ворот. Назревала групповая драка, где все против всех. В клубе, да на улице было человек 300! Многие успели принять горячительного. Вдруг средь общего шума выделился громовой голос. Головы всех замерли и дружно повернулись в его сторону. Огромный рыжий детина в тельняшке, с кожей, как у ошпаренного кипятком рака, протянув ручищу в сторону Оли и Маши, провозгласил: «Шукшин – инопланетянин. Они часто раньше посещали наши края. Посмотрите на его деток. Они же яйцеголовые! И Евгений Черносвитов тоже яйцеголовый!.. А этот, – он пальцем ткнул в сторону Смирнова, оставшегося на сцене, благо нашелся лишний стул, освободившийся из-под Буркова, – тупоголовый, из Степи. Тупоголовые и яйцеголовые вечно враждовали друг с другом!» Жора, громко икая, и неловко тыкая пальцем в сторону детины в тельняшке, пояснил мне: «Это профессор из Ленинграда, Козлов, его фамилия, кажется. Его ребята роют у Иркутска и Барнаула. У них своя теория происхождения жизни на Земле».