Формалин (СИ)

Пирушка продолжилась своим чередом, с непременными тостами, которые были для меня испытанием, ибо мне нужно было объяснить им, что я больше не пью. Я сказала, что после курса терапии в клинике начинаю новую жизнь, и пить буду только сок или газировку (и, кстати, курить тоже бросила, так что погаси, пожалуйста, сигарету, Джим, да, я серьезно, и да, травки это тоже касается!). И, естественно, вместо того, чтобы просто признать мой выбор, меня принялись уговаривать «символически», «по чуть-чуть» и «в последний раз». Если бы я и в самом деле была решившей завязать алкоголичкой, за такие подначки их следовало бы убить — у бывшего алкоголика не то что единственный глоток, но даже вид и запах спиртного способны вызвать рецидив, пустив псу под хвост месяцы и годы воздержания, потому и говорят, что алкоголики бывшими не бывают. Хотя, возможно, проблемы Эмили еще не успели зайти настолько далеко — а возможно (и скорее всего) эта пьяная толпа просто не отдавала себе отчета в их серьезности. Или же они попросту не верили, что та Эмили, которую они знали, всерьез решила завязать, и считали, что она просто играет в пай-девочку. Со мной — теперешней, настоящей — ничего бы не случилось от пары рюмок ликера (ничего крепче я не пью уже хотя бы потому, что не нравится вкус), и я могла бы и «поддержать компанию» — но меня раздражала их идиотская настойчивость. Парни в банде гораздо лучше понимали слово «нет».

И вот после очередного моего отказа поднялся Дэвид Йейльский Университет и объявил:

— В самом деле, вискарь — это пошло. Это для вульгарных реднеков. Думаю, девочки, настало время оттянуться по-взрослому, — и он с заговорщицким видом достал из кармана пакет с белым порошком и призывно помахал им в воздухе. Нетрезвые «девочки» (среди которых были и мальчики) встретили это восторженными визгами и восклицаниями «Wow!». Кто-то уже вытаскивал и сворачивал в трубочку стодолларовые купюры (подозреваю, что в эпоху всеобщего безнала эти купюры нужны были им исключительно для этого).

— Убери это, — жестко потребовала я.

— Да брось, Эмили, — скривился Дэвид, — не хочешь же ты сказать, что завязала и с этим тоже? Это же первоклассный кокс, чистый, как слеза ангела. Он не вызывает физической зависимости.

Много ты знаешь о слезах ангелов, тупой американский хлыщ. Мне представилось лицо Хуана, когда он чиркал зажигалкой в луже собственной крови и бензина, чтобы не попасть в руки тех, чей бизнес — такие вот пакетики.

— Я — сказала — убери, — отчеканила я. — Я не желаю видеть это в своем доме.

— Да ладно тебе, Эми, — раздраженно обернулась ко мне девка Дэвида, имени которой я до сих пор не знала (сам он называл ее просто «конфетка»). — С каких пор ты стала такой ханжой? Не хочешь сама — никто не заставляет, но не порть другим веселье.

И тут меня прорвало.

— Во-первых, — сказала я ледяным тоном, — это мое веселье. Свое можете устраивать где-нибудь в другом месте. А во-вторых, кто-нибудь из вас когда-нибудь бывал в трущобах Тихуаны? Разумеется, нет. Даже в качестве туриста.

— Я была… — пискнула еще одна девка, но я тут же осадила ее:

— Ты была в туристическом квартале. Не в трущобах. Такие, как вы, боятся даже заглянуть туда — и, в общем, правильно делают. А представьте, каково там жить. Вы понимаете, что такое жить в городе со средним уровнем в сто убийств на сто тысяч жителей? Вас учили считать в ваших долбаных школах? Это значит, что если ты живешь там десять лет, то вероятность твоей гибели — один процент. Если пятьдесят, то пять. Скажете, пять процентов — это не так уж много? Но это в среднем по городу. Не в трущобах. В трущобах эта вероятность куда как выше. Там, на самом деле, до пятидесяти доживают не так чтобы очень многие. Из-за такой вот дряни. Не только из-за нее, но из-за нее в первую очередь. Вы знаете, что такое войны картелей? Знаете, сколько людей гибнет к югу от вашей долбаной границы, чтобы такие скучающие богатенькие жлобы, как вы, закидывались на своих вечеринках? — черт, я сказала «вашей долбаной границы». Надо было сказать «нашей». Хотя «нашей долбаной границы» тоже звучит как-то неестественно.