Фонарщик

«Дорогой отец, как мне писать вам, когда все ваши слова для меня — тайна? Отец! Благословенное слово! О, если я действительно дочь моего благородного друга, скажите, объясните мне все… Увы! У меня ужасное предчувствие, что этот прекрасный сон — ошибка. Я никогда не слышала имени Филиппа Амори. Моя добрая, кроткая Эмилия учила меня любить всех. В целом мире у нее нет ни одного врага; у нее их никогда не было и не могло быть.

Не старайтесь уверить меня, что вы были преступником. Это невозможно! С какой радостью положу я свою голову на грудь такого отца! С каким счастливым чувством я стану утешительницей такого доброго, такого благородного человека! Когда вы обняли меня и назвали дочерью, я подумала, что от волнения вы приняли меня за другую. Теперь я все же думаю, что это ошибка, и я по-прежнему сирота; я издавна привыкла к этой мысли. Если вы потеряли дочь, дай Бог вам найти ее; и пусть она любит вас так, как любила бы я. Не считайте же меня посторонней. Я готова духовно быть вашей дочерью. Позвольте мне любить вас, молиться за вас и плакать вместе с вами. И хотя я не смею верить, я дрожу против воли, когда на секунду представляю себе, что это возможно… Но нет, нет! Я не хочу так думать, потому что не перенесу потери этой надежды. Я не знаю, что пишу… Отвечайте немедленно или приходите ко мне, отец! Я хочу хоть раз так назвать вас, даже если потом мне пришлось бы навсегда от этого отказаться.

Гертруда».

Она запечатала конверт и отдала письмо ожидавшему ответ почтальону.

Для живых и деятельных людей, подобных Гертруде, нет более тяжкой муки, чем неизвестность.

Она снова принялась за работы по дому, пытаясь заглушить терзавшие ее мысли.

Глава XLIII Спорный вопрос

Был вечер. В одном из лучших отелей Нью-Йорка, в роскошно меблированной комнате, у стола, положив голову на руки, в глубокой задумчивости сидел Филипп Амори, уже знакомый нам как мистер Филипс.

Уже больше часа просидел он в таком положении, только изредка отбрасывая седые волосы с пылающего лба. Какой-то звук вывел его из задумчивости; он вскочил, выпрямился и принялся широкими шагами ходить по комнате.

Кто-то тихонько постучал в дверь. Он хотел крикнуть, что не принимает, но в дверях уже стоял Вильям Салливан.

— Извините, мистер Филипс, — сказал он. — Я, кажется, помешал вам.

— Пустяки! — возразил мистер Амори. — Садитесь, пожалуйста.

Вилли сел на предложенный ему стул.

— А вы очень изменились, сэр, — сказал он.

— Да, — рассеянно ответил Филипп.

— Вы нездоровы?

— Я совершенно здоров, — сухо перебил его мистер Амори, а затем прибавил: — А давно мы с вами не виделись. Я не забыл, что обязан вам за помощь против вероломных арабов. Позвольте мне еще раз поблагодарить вас.

Вилли улыбнулся:

— Я пришел к вам не за тем, чтобы получить благодарность, а чтобы выразить ее вам.

— За что? — резко спросил Филипп. — Вам не за что благодарить меня.

— Родные и друзья Изабеллы Клинтон никогда и ничем не будут в состоянии выразить вам свою признательность.

— Вы ошибаетесь, мистер Салливан; в этом случае я не заслуживаю ни малейшей благодарности.

— Вы спасли ей жизнь.

— Положим. Но я не намеревался ее спасать. Мисс Клинтон обязана своим спасением великодушию девушки, которую я хотел снять с пылающего парохода. Она пожертвовала своей жизнью, и я даже не подозревал, что вынес на берег другую.

— Но она не погибла? — воскликнул Вилли.

— Нет, каким-то чудом она спасена. Ее и надо благодарить за спасение мисс Клинтон.

— Но кто же она?

— Я ничего не могу вам сказать, — отрезал мистер Амори, — с тех пор я ее не видел…

Было ясно, что этот разговор ему неприятен.