Фома Гордеев

- Строители жизни! Гущин -подаешь ли милостыню племяшам -то? Подавай хоть по копейке в день -немало украл ты у них... Бобров! Зачем на любовницу наврал, что обокрала она тебя, и в тюрьму ее засадил? Коли надоела - сыну бы отдал... всё равно, он теперь с другой твоей шашни завел... А ты не знал? Эх, свинья толстая... А ты. Луп, - открой опять веселый дом да и лупи там гостей, как липки... Потом тебя черти облупят, ха-ха!.. С такой благочестивой рожей хорошо мошенником быть!.. Кого ты убил тогда, Луп?

Фома говорил, прерывая речь свою хохотом, и видел, что слова его хорошо действуют на этих людей. Прежде, когда он держал речь ко всем им, они отвертывались от него, отходили в сторону, собирались в группы и издали смотрели на своего обличителя презрительными и злыми глазами. Он видел улыбки на их лицах, он чувствовал в каждом их движении что-то пренебрежительное и понимал, что слова его хотя и злят их, но не задевают так глубоко, как бы ему хотелось. Всё это охлаждало его гнев, и уже в нем зарождалось горькое сознание неудачи своего нападения на них... Но как только он заговорил о каждом отдельно, - отношение слушателей к нему быстро и резко изменилось.

Когда Кононов грузно сел на стул, точно не выдержав тяжести суровых слов Фомы, - Фома заметил, что на лицах некоторых из купцов мелькнули едкие и злые улыбки. Он услышал чей-то одобрительный и удивленный шёпот:

- Вот - здо -орово!

Этот шёпот придал силы Фоме, и он с уверенностью начал швырять насмешки и ругательства в тех, кто попадался ему на глаза. Он радостно рычал, видя, как действуют его слова. Его слушали молча, внимательно; несколько человек подвинулись поближе к нему.

Раздавались протестующие восклицания, но негромкие, краткие, и каждый раз, когда Фома выкрикивал чье-либо имя, - все молчали и слушали и злорадно, искоса поглядывали в сторону обличаемого товарища.

Бобров смущенно смеялся, но его маленькие глазки сверлили Фому, как буравчики. А Луп Резников, взмахивая руками, неуклюже подпрыгивал и, задыхаясь, говорил:

- Будьте свидетелями... Я этого не прощу! Я - к мировому... Что такое? - и вдруг тонким голосом завизжал, протянув к Фоме руки: -Связать его!.

Фома хохотал.

- Правду не свяжешь, врешь!

- Хо -орошо! - тянул Кононов глухим, надорванным голосом.

- Вот, господа купечество! -звенел Маякин. - Прошу полюбоваться! Вот он каков!

Купцы один за другим подвигались к Фоме, и на лицах их он видел гнев, любопытство, злорадное чувство удовольствия, боязнь... Кто-то из тех скромных людей, среди которых он сидел, шептал Фоме:

- Так их!.. Валяйте их! Это зачтется...

- Робустов! -кричал Фома. -Что смеешься? Чему рад? Быть и тебе на каторге...

- Ссадить его на берег! - вдруг заорал Робустов, вскакивая на ноги.

А Кононов кричал капитану:

- Назад! В город! К губернатору... И кто-то внушительно, дрожащим от волнения голосом говорил:

- Это подстроено... Это нарочно... Научили его... напоили для храбрости...

- Нет, это бунт!

- Вяжи его! Просто - вяжи его! Фома схватил бутылку из-под шампанского и взмахнул ею в воздухе.

- Суньтесь-ка! Нет, уж, видно, придется вам послушать меня...

Он снова с веселой яростью, обезумевший от радости при виде того, как корчились и метались эти люди под ударами его речей, начал выкрикивать имена и площадные ругательства, и снова негодующий шум стал тише. Люди, которых не знал Фома, смотрели на него с жадным любопытством, одобрительно, некоторые даже с радостным удивлением. Один из них, маленький седой старичок с розовыми щеками и мышиными глазками, вдруг обратился к обиженным Фомой купцам и сладким голосом пропел:

- Это -от совести слова! Это -ничего! Надо претерпеть... Пророческое обличение... Ведь грешны! Ведь правду надо говорить, о -очень мы...

На него зашипели, а Зубов даже толкнул его в плечо. Он поклонился и- исчез в толпе...

- Зубов! - кричал Фома. - Сколько ты людей по миру пустил? Снится ли тебе Иван Петров Мякинников, что удавился из-за тебя? Правда ли, что каждую обедню ты из церковной кружки десять целковых крадешь?

Зубов не ожидал нападения и замер на месте с поднятой кверху рукой. Но потом он завизжал тонким голосом, странно подскочив на месте:

- А! Ты и меня? И- и меня?

И вдруг, надувши щеки, он с яростью начал грозить кулаком Фоме, визгливым голосом возглашая:

- Р -рече без -зумец в сердце своем -несть бог!.. К архиерею поеду! Фармазон! Каторга тебе!

Суматоха на пароходе росла, и Фома при виде этих озлобленных, растерявшихся, обиженных им людей чувствовал себя сказочным богатырем, избивающим чудовищ. Они суетились, размахивали руками, говорили что-то друг другу - одни красные от гнева, другие бледные, все одинаково бессильные остановить поток его издевательств над ними.

- Матросов! - кричал Резников, дергая Кононова за плечо. - Что ты, Илья? Пригласил нас на посмеяние?

- Против одного щенка...-визжал Зубов.

Около Якова Тарасовича Маякина собралась толпа и слушала его тихую речь, со злобой и утвердительно кивая головами.

-- Действуй, Яков! - громко говорил Робустов. - Мы все свидетели - валяй!

И над общим гулом голосов раздавался громкий голос Фомы: