Фома Гордеев

Фома качнул головой и промолчал.

- Прощенья тебе -нет! -продолжал Маякин твердо и повышая голос. - Хотя все мы - христиане, но прощенья тебе не будет от нас... Так и знай...

Фома поднял голову и задумчиво сказал:

- А про вас, папаша, я забыл... Ничего вы не услышали от меня...

- Вот-с! - с горечью вскричал Маякин, указывая рукой на крестника. Видите?

Раздался глухой протестующий ропот.

- Ну, да всё равно! - со вздохом продолжал Фома. - Всё равно! Ничего... никакого толку не вышло!..

И он снова согнулся над столом.

-- Чего ты хотел? - спросил крестный сурово.

- Чего? - Фома поднял голову, посмотрел на купцов и усмехнулся. - Хотел уж...

- Пьяница! Мерзец!

- Я -не пьян! -угрюмо возразил Фома. -Я всего выпил две рюмки... Я совсем трезвый был...

- Стало быть, - сказал Бобров, - твоя правда, Яков Тарасович: не в уме он...

- Я? - воскликнул Фома.

Но на него не обратили внимания. Резников, Зубов и Бобров наклонились к Маякину и тихо начали о чем-то говорить.

"Опека..." - уловил Фома одно слово...

- Я в уме! -сказал он, откидываясь на спинку стула и глядя на купцов мутными глазами. -Я понимаю, чего хотел. Хотел сказать правду... Хотел обличить вас...

Его вновь охватило волнение, и он вдруг дернул руки, пытаясь освободить их.

- Э -э! Погоди! - воскликнул Бобров, хватая его за плечи. - Придержите-ка его.

- Ну, держите! - с тоской и горечью сказал Фома. - Держите...

- Сиди смирно! - сурово крикнул крестный.

Фома замолчал. Всё, что он сделал, -ни к чему повело, его речи не пошатнули купцов. Вот они окружают его плотной толпой, и ему не видно ничего из-за них. Они спокойны, тверды, относятся к нему как к буяну и что-то замышляют против него. Он чувствовал себя раздавленным этой темной массой крепких духом, умных людей... Сам себе он казался теперь чужим и не понимающим того, что он сделал этим людям и зачем сделал. Он даже чувствовал обидное что-то, похожее на стыд за себя пред собой. У него першило в горле, и в груди точно какая-то пыль осыпала сердце его, и оно билось тяжело, неровно. Он медленно и раздумчиво повторял, не глядя ни на кого:

- Хотел сказать правду...

- Дурак! -презрительно сказал Маякин. -Какую ты можешь сказать правду? Что ты понимаешь?

- У меня сердце изболело... Нет, я правду чувствовал!

Кто-то сказал:

- По речам его очень видно, что помутился он разумом...

- Правду говорить -не всякому дано - сурово и поучительно заговорил Яков Тарасович, подняв руку кверху. -Ежели ты чувствовал - это пустяки! И корова чувствует, когда, ей хвост ломают. А ты -пойми! Всё пойми! И врага пойми... Ты догадайся, о чем он во сне думает, тогда и валяй!

По обыкновению Маякин увлекся было изложением своей философии, но, вовремя поняв, что побежденного бою не учат, остановился. Фома тупо посмотрел на него -и странно закачал головой...

- Отстань от меня! - жалобно попросил Фома. - Всё ваше! Ну - чего еще вам?

Все внимательно прислушивались к его речам, и в этом внимании было что-то предубежденное, зловещее...

- Жил я, - говорил Фома глухим голосом. - Смотрел... Нарвало у меня в сердце. И вот - прорвался нарыв... Теперь я обессилел совсем! Точно вся кровь вытекла...

Он говорил однотонно, бесцветно, и речь его походила на бред...

Яков Тарасович засмеялся.

- Что же, ты думал языком гору слизать? Накопил злобы на клопа, а пошел на медведя? Так, что ли? Юродивый!.. Отец бы твой видел тебя теперь- эх!

- А все-таки, - вдруг уверенно и громко сказал Фома, и вновь глаза его вспыхнули, - все-таки - ваша во всем вина! Вы испортили жизнь! Вы всё стеснили... от вас удушье... от вас! И хоть слаба моя правда против вас, а все-таки -правда! Вы -окаянные! Будь вы прокляты все...

Он забился на стуле, пытаясь освободить руки, и закричал, свирепо сверкая глазами:

- Развяжите руки!

Его окружили теснее; лица купцов стали строже, и Резников внушительно сказал ему:

- Не шуми, не буянь! Скоро в городе будем... Не срамись да и нас не срами... Не прямо же с пристани -в сумасшедший дом тебя?

- Да -а?! - воскликнул Фома. - Так вы меня в сумасшедший до-ом?

Ему не ответили. Он посмотрел на их лица и поник головой.

- Веди себя смирно, -развяжем!.. -сказал кто-то.

- Не надо! - тихо заговорил Фома. - Всё равно... И речь его снова приняла характер бреда.

- Я пропал... знаю! Только -не от вашей силы... а от своей слабости... да! Вы тоже черви перед богом... И -погодите! Задохнетесь... Я пропал -от слепоты... Я увидал много и ослеп... Как сова... Мальчишкой, помню... гонял я сову в овраге... она полетит и треснется обо что-нибудь... Солнце ослепило ее... Избилась вся и - пропала... А отец тогда сказал мне: "Вот так и человек: иной мечется, мечется, изобьется, измучится и бросится куда попало... лишь бы отдохнуть!.." Эй! развяжите мне руки...

Лицо его побледнело, глаза закрылись, плечи задрожали. Оборванный и измятый, он закачался на стуле, ударяясь грудью о край стола, и стал что-то шептать.

Купечество многозначительно переглядывалось. Иные, толкали друг друга под бока, молча кивали головами на Фому. Лицо Якова Маякина было неподвижно и темно, точно высеченное из камня.

- Может, развязать? - прошептал Бобров.