Фома Гордеев

- Это напрасно! - сказал Щуров, строго нахмурив брови. -Срок прошел- надо платить...

- Получите завтра половину...

- Зачем половину? Все давай!

- Уж очень нам теперь нужны деньги-то...

- А их нет? Однако и мне нужны...

- Подождите!

- Э, брат, ждать не буду! Ты не отец... ваш брат, молокосос, народ ненадежный... в месяц можешь ты всё дело спутать... а я от того убыток понесу... Ты мне завтpa все подай, а то векселя протестую... У меня это живо!

Фома смотрел на Щурова и удивлялся. Это был совсем не тот старик, что недавно еще говорил словами прозорливца речи о дьяволе... И лицо и глаза у него тогда другие были, - а теперь он смотрел жестко, безжалостно, и на щеках, около ноздрей, жадно вздрагивали какие-то жилки. Фома видел, что, если не заплатить ему в срок, - он действительно тотчас же опорочит фирму протестом векселей...

- Что, видно, плохи дела-то? - усмехнулся Щуров. - Ну, говори начисто где отцовы деньги рассыпал?

Фоме захотелось испытать старика.

- Дела не очень веселые...-сказал он, хмурясь, - поставок нет... задатков не получили... ну, и трудновато.

- Та -ак!.. Пособить, что ли?

- Сделайте милость... отсрочьте платежи-то, - попросил Фома, скромно опустив глаза.

- Мм... али из дружбы к отцу пособить? Пожалуй, пособлю...

- А на сколько времени отсрочите? - осведомился Фома.

- На полгода...

- Покорно благодарю...

- Не на чем... Одиннадцать тысяч шестьсот за тобой... Ты вот что: перепиши мне векселя на пятнадцать, уплати проценты с этой суммы вперед... а в обеспечение я с тебя закладную на две твои баржи возьму...

Фома встал со стула и, усмехаясь, проговорил:

- Завтра пришлите векселя... я их вам оплачу полностью...

Щуров тоже грузно поднялся со стула и, не спуская глаз под насмешливым взглядом Фомы, спокойно почесывая грудь, сказал:

- И так хорошо...

- Спасибо... за ласку!

- Не даешься ты... а то я бы тебя приласкал! - лениво проговорил старик, оскаливая зубы.

- Н -да! попадешь вам в руки...

- Тепло будет...

- Нагреете, что говорить...

- Ну, однако, паренек, будет! - сурово сказал Щуров. -Хоть ты и думаешь про себя, что неглуп... только рано это... Сыграл вничью, да уж и хвастаться стал!.. А ты у меня выиграй... тогда и пляши от радости... Прощай-ка... Да денежки завтра припаси...

- Не беспокойтесь... Прощайте!

- С богом!

Выйдя за дверь номера, Фома услыхал, как старик зевнул протяжно и громко, а потом запел сиповатым басом:

-- "Ми -ило -осердия двери отверзи нам... благословенная богородице..."

Фома унес с собой от старика двойственное чувство: Щуров и нравился ему и в то же время был противен.

Он вспоминал речи старика о грехе, думал о силе веры его в милосердие бога, и - старик возбуждал в нем чувство, близкое к уважению.

"И этот тоже про жизнь говорит... и вот -грехи свои знает, а не плачется, не жалуется... Согрешил - подержу ответ... А та?.,"-Он вспомнил о Медынской, и сердце его сжалось тоской. "А та -кается... не поймешь у ней -нарочно она или в самом деле у нее сердце болит..."

Фоме казалось, что он завидует Ананию, и парень поспешил напомнить себе попытки Щурова обобрать его. Это вызывало в нем отвращение к старику, он не мог примирить своих чувств и, недоумевая, усмехался.

- Н -ну, был я у Щурова!.. -сказал он, придя к Маякину и усаживаясь за стол.

Маякин в засаленном халатике и со счетами в руках нетерпеливо заерзал в своем кожаном кресле и оживленно заговорил:

- Наливай ему чаю, Любава! Рассказывай, Фома... Мне к девяти в думу надо, рассказывай скорей.

Фома, посмеиваясь, рассказал о том, как Щуров предложил ему переписать векселя.

- Э -эх! - с сожалением, тряхнув головой, воскликнул Яков Тарасович. - Всю обедню испортил ты, брат, мне! Разве можно так прямо вести дела с человеком? Тьфу! Дернула меня нелегкая послать тебя! Мне самому бы пойти... Я бы его вокруг пальца обернул!

- Ну, едва ли! Он говорит: "Я дуб..."

- Дуб? А я -пила... Дуб-дерево хорошее, да плоды его только свиньям годны... И выходит, что дуб- глуп...

- Да ведь всё равно платить надо...

- С этим не торопятся... умные люди! А ты -готов бегом бежать, чтобы деньги отдать... купец!

Яков Тарасович был решительно недоволен крестником. Он морщился и сердито приказывал дочери, молча разливавшей чай.

- Сахар подвинь мне, видишь -не достану... Лицо Любови было бледно, глаза мутны, и руки у нее двигались вяло, неловко... Фома посмотрел на нее и подумал:

"Смирная какая при отце-то..."

- О чем он говорил с тобой? -спросил его Маякин.

- Насчет грехов...

- Ну конечно! Всякому человеку свое дело дорого... а он -фабрикант грехов... Давно о нем и на каторге и в аду плачут-тоскуют, ждут -не дождутся...

- Увесисто говорит он, - задумчиво сказал Фома, помешивая чай в стакане.

- Меня ругал? -осведомился Маякин, ехидно искривив лицо.

- Было...

- А ты что?

- А я... слушал...

- Мм... что же слышал?

- "Сильному, говорит, простится, - а слабому нет прощения..."

- Премудрость, подумаешь!.. Это и блохи знают... Презрительное отношение крестного к Щурову почему-то раздражало Фому, и, глядя в лицо старика, он

с усмешкой сказал:

- А вас он не любит...