Флорентийская чародейка

Акбар показался в окне и был встречен приветственными криками толпы. Кстати сказать, Могор тоже пользовался любовью жителей Сикри. В значительной мере, как догадывался император, это в равной степени было связано и с процветанием принадлежавшего ему Дома Сканды, где хозяйничали Скелетина и Матраска, и с легендой о Кара-Кёз. Легенда о скрытой принцессе давно стала неотъемлемой частью столичного фольклора, и с годами интерес к ней не угасал. В народе знали, что его сыновья ни на что не пригодны, так что будущее династии под угрозой. Согласно легенде, в те времена, когда его предок Тимур был просто разбойником и бродил по дорогам под видом погонщика верблюдов, ему повстречался факир, который попросил у него воды и пищи. «Дай мне пропитание, взамен я подарю тебе царство», — сказал факир. Тимур удовлетворил его просьбу, после чего тот накрыл Тимура своим плащом и стал шлепать его. После одиннадцатого удара разъяренный Тимур скинул плащ, и тогда факир сказал: «Если бы потерпел еще, то и династия твоя удержалась бы дольше, а так на одиннадцатом твоем потомке ей придет конец». Акбар был восьмым, так что если верить легенде, то Моголам оставалось царствовать еще целых три поколения. Однако следующее поколение было весьма ненадежным: все трое его сыновей — законченные пьяницы, к тому же один из них неизлечимо болен, а Селим… Страшно подумать, что такое его Селим. Сидючи на Весах жизни, Акбар, пока вес его определяли в рисе и молоке, думал о будущем. Позднее он прошелся по мастерским художников, ювелиров и скульпторов, но его мысли были далеко. Он не расслабился даже в гареме, в многоруком кольце податливой женской плоти. Он смутно чувствовал, что достиг поворотного момента в жизни, и этот момент каким-то образом связан с его решением по поводу чужеземца. Допустить его в ближний круг значило сделать первый реальный шаг к воплощению идеи Абул-Фазла о нем самом как о владыке мира. Это означало, что тем самым он готов воссоединить всех живущих на этой земле и на территориях, пока еще неведомых, но которые в будущем войдут в состав его империи. Если один выходец из чужого мира стал Моголом, то почему бы со временем и всем прочим не последовать его примеру? К тому же это был бы еще один шаг к созданию единого поля культуры (его заветная идея, столь превратно понятая и искаженная деятельностью приверженцев культа раушани). Это означало бы воплощение в жизнь его мечты о том, чтобы все религии и расы, племена и народности внесли свою лепту в виде лучших достижений в науках, искусствах и ремеслах, со всеми предпочтениями, с разноголосицей мнений и со спецификой взглядов на любовь, в грандиозный процесс единения под эгидой Моголов. Все эти доводы говорили в пользу того, что присвоение Могору титула фарзанда есть акт, долженствующий свидетельствовать о дальновидности императора и его уверенности в себе.

Но что, если этот шаг будет воспринят как проявление слабости? Как склонность к самообману, как мягкотелость или малодушие? Что, если скажут, будто он поддался влиянию проходимца и болтуна, о котором не известно ничего, кроме путаной и хронологически весьма сомнительной истории, им же самим и рассказанной? В таком случае наделение его официальным статусом, по сути дела, будет означать, что истина не столь уж существенна и в принципе неважно, является ли его история правдивой или это ловкое вранье. Разве не следует государю быть более осмотрительным и воздержаться от столь явного пренебрежения истиной? Разве не следует, хотя бы на словах, защищать истину как высшую ценность и лгать, прикрываясь ею, когда он сочтет это ненужным? Одним словом, не стоит ли ему действовать более трезво и не поддаваться несбыточным мечтам и фантазиям? Быть может, ему в его статусе дозволено мечтать лишь об одном — об укреплении своего могущества. Пошло ли на пользу его власти возвышение иноземца? Может, пошло, а может, и нет.

Помимо всех этих соображений были еще и другие, пожалуй даже более важные. Они касались мира магии, который для всех был не менее значим, нежели мир реальных вещей. Всякий день позволяя себя лицезреть в окне, он сам удовлетворял эту всеобщую жажду магического действа. Там, среди тех, кто стоял под окном, были слепо верившие в него, в чудодейственную силу его глаз. Уже стали распространяться легенды о чудесных исцелениях, дарованных одним его взглядом. Сюда, под его окно, приводили и приносили больных, увечных и умирающих. Считалось, что если его взор упадет на одного из тех, кто смотрит на него и верует, то этот человек непременно исцелится. Люди утверждали, что со взглядом император дарит взирающему на него часть своей силы, ибо один из непреложных законов магии заключается в том, что обладатель большей магической силы — император, колдун или ведьма — подчиняет себе того, у кого ее недостаточно.