Флибустьеры

— А как же скатерть, мистер? — воскликнул неугомонный Бен-Саиб.

— О, извольте! — самым любезным тоном ответил американец.

Правой рукой он приподнял ларец, а левой сдернул скатерть, открыв стол и все три ножки. Потом снова расстелил скатерть, поставил ларец на середину стола и не спеша подошел к краю помоста.

— Ага, наконец-то! — шепнул Бен-Саиб соседу. — Сейчас он придумает какую-нибудь отговорку.

Все смотрели, затаив дыхание, в зале стало совсем тихо.

Слышались только шум и чьи-то голоса с улицы. Но все были так взволнованы, что пропустили мимо ушей происходивший у входа диалог.

— Слышь-ка, нас-то почему не пускают? — спрашивал женский голос.

— Теперь, тетка, никак нельзя. Там теперь монахи и важные господа, отвечал мужчина. — Голову для них одних показывают.

— Ишь ты, видать, и монахам любопытно! — произнес женский голос, удаляясь. — Не хотят, значит, чтобы народ видел, как им голову морочат! Ну и дела! Неужто и монахам голова по вкусу!

В глубокой тишине американец продолжал взволнованным голосом:

— Сейчас, милостивые государыни и государи, я произнесу магическое слово, и душа, заключенная в этом пепле, обретет плоть. Тогда вы сможете поговорить с существом, коему ведомы прошлое, настоящее и многое из будущего!

Маг издал протяжный жалобный стон, окончившийся энергичным возгласом, не то проклятием, не то угрозой, — от которого у Бен-Саиба мороз пробежал по спине:

— Дэ-рэ-моф!

Занавеси на стенах заколыхались, лампы едва не погасли, стол затрещал. Из ларца донесся слабый ответный стон. Гости, побледнев, переглянулись, а одна из дам в ужасе ухватилась за отца Сальви.

Ларец сам собою открылся, и взорам публики предстала голова: мертвенно-бледное лицо в рамке густых, длинных черных волос. Голова медленно раскрыла глаза и обвела ими присутствующих. Мрачным огнем сверкали они в темных глазницах и — abyssus abyssum invocat[117] — остановились на глубоко ввалившихся, непомерно расширенных глазах отца Сальви. Монах задрожал, словно узрев привидение.

— Сфинкс, — промолвил мистер Лидс, — расскажи публике, кто ты!

Воцарилась гробовая тишина. Ледяное дуновение пронеслось по залу, колебля голубоватое пламя ламп. Трепет объял даже самых закоренелых скептиков.

— Мое имя Имутис, — произнесла голова, и от ее голоса повеяло замогильным холодом. — Я рожден в царствование фараона Амазиса и убит во времена владычества персов, когда Камбиз[118] возвращался из злосчастного похода в Ливию. История моей гибели такова. После долгих странствий по Греции, Ассирии и Персии я вернулся на родину, дабы углубить познания в науках. Я решил жить там, пока Тот[119] не призовет меня на грозное судилище. Но, проезжая через Вавилон, я, себе на беду, проведал страшную тайну Лжесмердиса — мидийского жреца Гауматы, обманом захватившего власть. Самозванец испугался, что я разоблачу его перед царем Камбизом, и решил меня погубить. По его наущению египетские жрецы устроили против меня заговор. В те времена они заправляли в моей стране всем: им принадлежали две трети земли, в их руках была наука. А народ, прозябавший в нищете и невежестве, был низведен до состояния бессловесных животных, дабы он покорно сносил произвол властей. Все завоеватели прибегали к помощи жрецов и, понимая, сколь они полезны властям, оказывали им покровительство, щедро их одаривали. И вот жрецы подчинились персам, стали послушными исполнителями их воли. Замысел Гауматы жрецы встретили с радостью: они тоже боялись меня, боялись, что я открою народу глаза на их преступления. Чтобы осуществить злодейство, они воспользовались сердечной страстью одного молодого жреца из Абидоса, которого все почитали святым…

Гнетущее молчание последовало за этими словами.

Голова поведала о кознях священнослужителей, и хотя речь шла о далеком прошлом, о чужих верованиях, но сидящим в зале монахам стало не по себе: им почудился в этой повести намек на Филиппины. Отца Сальви сотрясала дрожь, губы у него беззвучно шевелились, он не сводил глаз с головы, точно загипнотизированный ее взглядом. Капли пота проступили на его изможденном лице, но никто не заметил его состояния, все были увлечены историей сфинкса.

— Расскажи о заговоре египетских жрецов, погубивших тебя! — приказал мистер Лидс.

Голова испустила горестный стон, словно исходивший из самого сердца, и ее горящий взор затуманили слезы.

По телу зрителей пробежала дрожь, у многих волосы встали дыбом. Нет, то была не игра воображения, не трюк фокусника: перед ними был живой человек, жертва кровавого злодеяния, рассказывающая трагическую повесть своей жизни.