Флибустьеры

— Эх, братцы, какая красотка! — восклицает один из студентов, отделяясь от группы товарищей. — Скажите профессору, что я тяжело заболел.

И Тадео, — так зовут тяжелобольного, — устремляется в храм вслед за девушкой.

Каждый день, придя в университет, Тадео спрашивает, будут ли занятия, и всякий раз необычайно удивляется, узнав, что будут: в нем живет странная уверенность, что рано или поздно для студентов наступят вечные каникулы. И он с нетерпением ожидает этого золотого времени.

Каждое утро, безуспешно предложив товарищам прогулять занятия, Тадео исчезает, ссылаясь на важные дела, свидания, болезни, исчезает как раз в тот момент, когда товарищи отправляются в классы. Однако Тадео каким-то чудом сдает все экзамены, пользуется благоволением профессоров и готовится сделать блестящую карьеру.

Между тем все зашевелились: показался преподаватель физики и химии. Студенты разочарованно побрели ко входу, послышались недовольные восклицания. Пласидо Пенитенте пошел вместе со всеми.

— Пенитенте, эй, Пенитенте! — окликнул его кто-то таинственным шепотом. — Подпишись вот здесь!

— А что это такое?

— Неважно, подписывай!

У Пласидо вдруг загорелись уши. Он хорошо помнил историю одного старосты барангая, нашумевшую в его родном городе: тот, не читая, подписал документ, а потом много месяцев сидел в тюрьме и едва не угодил в ссылку. Дядя Пласидо, желая покрепче вдолбить племяннику этот урок, крепко отодрал его тогда за уши.

С тех пор стоило Пласидо услышать слово «подпись», как у него тотчас начинали гореть уши.

— Ты уж извини, друг, но я не подпишу, пока не узнаю, о чем речь.

— Ну и дурень! Эту бумагу подписали два «небесных карабинера», чего же тебе бояться?

Слова «небесные карабинеры» внушали доверие. Так называлось религиозное братство, которое должно было помогать господу в битве с духом тьмы и препятствовать проникновению еретической контрабанды на торжище Нового Сиона[81].

Пласидо услыхал, что его товарищи уже поют «О, Фома», и хотел было подписать бумагу, чтоб отвязаться. Но ему опять почудилось, будто дядя дерет его за уши, и он сказал:

— После занятий! Надо сперва прочесть, что там у тебя.

— Да она длиннющая! Это, понимаешь, такая контрпетиция, или, точнее, протест. Понятно? Макараиг и еще кое-кто хлопочут, чтобы им разрешили открыть Академию испанского языка, но ведь это такая чепуха несусветная…

— Ладно, ладно, приятель! Потом потолкуем, лекция уже началась, пытался Пласидо отвертеться.

— Но ведь ваш профессор не проверяет списка!

— Иногда проверяет. Потом обсудим, потом! Кроме того… я не хочу идти против Макараига.

— Это вовсе не значит идти против, а просто…

Конца фразы Пласидо не расслышал, он уже был далеко, спешил в класс. До его слуха донеслось: «adsurn! adsum!»[82] Карамба! Читают список!.. Он ускорил шаг и подошел к двери, когда уже вызывали на букву «Р».

— Ах, черт!.. — кусая губы, пробормотал Пласидо.

Он заколебался, входить или нет: минус уже поставлен. А в университет ведь ходят только для того, чтобы не иметь минусов. От занятий там мало толку! Обычно студенты отвечали вызубренные наизусть параграфы, читали вслух учебник, и лишь изредка преподаватель задавал им какой-нибудь вопрос, весьма абстрактный, глубокомысленный, каверзный и малопонятный. Ни один урок не обходился без проповедей о смирении, покорности и почтении к духовным особам, но Пласидо и так был смиренен, покорен и почтителен. Он уже хотел было уйти, однако вспомнил, что скоро экзамены, а преподаватель еще ни разу его не спрашивал и даже как будто не замечал. Вот удобный повод напомнить о себе! А на кого преподаватель обратит внимание, тот наверняка перейдет на следующий курс. Одно дело — срезать студента, которого ты видишь впервые, другое — провалить человека, которого знаешь и который своим видом весь год будет ежедневно напоминать тебе о твоем жестокосердии.

Пласидо вошел, но не на цыпочках, как обычно, а громко стуча каблуками. И его желание исполнилось! Преподаватель взглянул на него, нахмурился и покачал головой, словно говоря: «Нахал этакий, погоди, я с тобой рассчитаюсь!»

XIII Урок физики

Класс представлял собой просторное прямоугольное помещение с большими зарешеченными окнами, пропускавшими много света и воздуха. Вдоль стен были расположены одна над одной три широкие каменные скамьи, облицованные деревом, на них в алфавитном порядке сидели учащиеся. В глубине, против входа, под изображением святого Фомы Аквинского, высилась на помосте кафедра, к которой с обеих сторон вели ступеньки. Кроме отличной грифельной доски в раме из красного дерева — ею почти не пользовались, судя по нестертым с первого дня занятий словам «Добро пожаловать!», — в классе не было никакой другой полезной или бесполезной утвари.