Флибустьеры

У дона Тимотео уже заломило в пояснице, затекла шея, начали побаливать мозоли на ногах, а губернатора все нет как нет! Прочие главные божества, в том числе отец Ирене и отец Сальви, уже явились, но где сам громовержец? Хозяин тревожился, нервничал, колотилось сердце, а тут еще приспичило выйти по нужде, но надо было кланяться, улыбаться, а когда он все-таки улучил минутку и выбежал, все его усилия отдать долг природе ни к чему не привели. Бедняга дон Тимотео вернулся к гостям в совершенном смятении: он то садился, то вскакивал, то опять садился, не слышал, что ему говорили, отвечал невпопад. И, точно назло, какой-то ценитель искусства принялся делать ему замечания касательно литографий — они, дескать, портят стены.

— Портят стены! — усмехаясь, повторял дон Тимотео, готовый растерзать критика. — Литографии, отпечатанные в Европе, самые дорогие, какие нашлись в Маниле! Гм, портят стены!

И дон Тимотео поклялся в душе завтра же взыскать с критика по всем распискам, которые хранились в магазине.

Но вот послышались свистки, конский топот. Наконец-то!

— Генерал! Генерал-губернатор!

Бледный от волнения, дон Тимотео встал и, морщась от боли в мозолях, спустился по лестнице вместе с сыном и прочими главными богами встретить державного Юпитера. Он даже забыл о ломоте в пояснице, из-за мучительных сомнений, внезапно охвативших его: следует ли изобразить на лице улыбку или же принять степенный вид? Можно ли первым подать руку или же подождать, пока генерал протянет свою? Карамба! И как это ему раньше не пришло в голову посоветоваться с верным другом Симоуном! Стараясь скрыть растерянность, дон Тимотео хриплым, еле слышным голосом спросил у сына:

— Ты приготовил речь?

— Ах, папа, речи теперь уже не в моде, особенно в таких случаях!

Юпитер прибыл в сопровождении Юноны[183], сверкавшей подобно фейерверку: бриллианты на голове, бриллианты на шее, на руках, на плечах — сплошь бриллианты! Платье из самого дорогого шелка, с длинным шлейфом, расшитое крупными цветами.

Его превосходительство милостиво согласился вступить во владение домом, как о том его умолял заплетающимся языком дон Тимотео. Оркестр грянул королевский марш, и божественная чета стала величаво подниматься по лестнице.

Губернатор был задумчив: быть может, впервые с тех пор, как приехал на острова, он испытывал грусть. Меланхолическое выражение смягчало его обычно суровые черты. Да, это последнее торжество, заключительный акт трехлетнего царствования! Через два дня ему придется навсегда сложить с себя столь высокую власть. Что оставлял он после себя? Но его превосходительство не любил оглядываться назад, он предпочитал смотреть вперед, в будущее! Состояние он увозил немалое, в европейских банках на его счету лежали крупные суммы, он купил несколько особняков. Однако и врагов он нажил немало и здесь и в Мадриде — вот хотя бы этот важный сановник! Он вспоминал своих предшественников, обогатившихся так же молниеносно, как он. И что ж, от их капитала теперь уже не осталось и следа. Отчего не послушал он Симоуна? Отчего не хотел задержаться, как советовал Симоун? Нет, нет, самое важное — соблюсти приличия. Да-с… а кланяются ему уже не так низко, как прежде; он ловил на себе дерзкие, даже враждебные взгляды, но отвечал всем любезно, всем улыбался.

— Сразу видно, что солнце скоро закатится! — шепнул отец Ирене на ухо Бен-Саибу. — На него уже не боятся смотреть в упор!

Черт бы побрал этого монаха! Бен-Саиб как раз собирался сказать то же самое.

— Милочка! — шепнула соседке дама, которая обозвала дона Тимотео марионеткой. — Вы обратили внимание на ее юбку?

— Ай, ведь это шторы из дворца!

— Тсс! Вот именно! Все подчистую увозят! Вот увидите, она еще из ковров сошьет себе пальто.

— Это только доказывает, что у нее есть изобретательность и вкус! — заметил супруг, с укоризной взглянув на свою половину. — Женщина не должна быть расточительной.

Бедняга-небожитель не мог забыть счета, присланного модисткой.

— Э, голубчик мой, дай мне шторы по двенадцать песо за локоть, и ты на мне этих тряпок не увидишь! — огрызнулась обиженная богиня. — Иисусе, он еще меня попрекает. Посмотри, как все кругом разодеты!

Тем временем Басилио, смешавшись с толпой зевак, стоял перед домом и считал, сколько человек выходит из экипажей. Глядя на этих веселых, беспечных людей, на жениха и невесту, которую сопровождала свита юных, прелестных девушек, он думал о том, что все они погибнут ужасной смертью, и жалость брала верх над ненавистью.

Ему захотелось спасти невинных, он уже решил броситься в дом и предупредить об опасности, но тут подъехал экипаж, из которого вышли сияющие отец Сальви и отец Ирене, — благие намерения юноши вмиг рассеялись, как легкое облачко.