Флибустьеры

— Ну, если это так, дон Сильва, то я не буду больше отговаривать вас. Не буду говорить также, что человек, за которого вы хотите отдать замуж свою дочь, не более чем авантюрист, изгнанный из своей страны за неблаговидные поступки, который в браке с доньей Анитой видит одно только ваше непомерное богатство. Всему этому и еще многому другому, чему я могу представить вам неопровержимые доказательства, вы все равно не поверите, так как увидите в моих действиях стремление уничтожить соперника. Поэтому не будем больше говорить об этом. Вы хотите проникнуть в пустыню, и я последую за вами, чего бы это мне ни стоило. Вы всегда будете меня видеть рядом с собой, готового защитить вас и помочь вам. Но раз уж настал час откровенных, чистосердечных признаний, то, чтобы между нами не было ни малейшего облачка, чтобы вы хорошо знали человека, с которым вы решаетесь на такой отчаянный шаг, чтобы вы могли питать к нему полное и сердечное доверие…

Асиендадо с изумлением уставился на него.

В этот момент занавесь, закрывавшая вход в помещение доньи Аниты, поднялась. На пороге появилась молодая девушка, медленно вошла в залу, тихо опустилась перед отцом на колени и, обернувшись к Тигреро, произнесла.

— Теперь, дон Марсиаль, продолжайте, быть может, отец нас простит, видя, что я так молю его о прощении.

— Простить?.. Кого?.. За что?.. — говорил в недоумении асиендадо, переводя взгляд с дочери на молодого человека, который стоял перед ним с опущенной головой, покрытый краской смущения. — Что это значит? Что такое сделали вы?

— Нет, это я один… Мною совершен обман, дон Сильва, за который я один должен нести кару, я недостойным образом обманул вас. Это я похитил вашу дочь из асиенды.

— Вы?! — закричал асиендадо, и глаза его засверкали бешенством. — Так я служил вам игрушкой?! -

— Страсть не рассуждает. В свою защиту я приведу только одно: я люблю вашу дочь! Увы, дон Сильва, я сознаю теперь, как глубоко я виновен. Запоздалое, к сожалению, размышление показало мне, что я наделал, и вот вместе с доньей Анитой, которая плачет сейчас у ваших ног, я также хочу упасть перед вами и просить простить меня!

— Отец, прости нас! — слабо проговорила донья Анита.

Асиендадо отрицательно покачал головой.

— О! — вновь с живостью начал Тигреро. — Будьте великодушны, дон Сильва, не отталкивайте нас! Раскаяние наше искренне и чистосердечно. Я готов жизнью искупить содеянное. Я был безумцем, страсть ослепила меня. Не проклинайте меня.

— Отец, — заговорила донья Анита, захлебываясь от рыданий, — я люблю его! Но когда мы оставляли колонию, мы только намеревались бежать, покинув тебя, мы и в мыслях не держали, что случится то, что произошло. Мы сами подавлены всем этим. Теперь мы оба готовы повиноваться тебе и безропотно исполнить приказания, которые тебе угодно будет дать нам. Но не будь неумолим, отец мой, прости нас!

Асиендадо встал.

— Вы видите, что теперь я совсем не могу сомневаться, — сухо заметил он, — чего бы это ни стоило, я непременно должен спасти графа де Лорайля, иначе я буду вашим пособником и соучастником вашего заговора против него.

Тигреро в волнении прошелся по зале. Брови его были нахмурены, лицо покрылось смертельной бледностью.

— Да, — заговорил он прерывающимся голосом, — да, его нужно спасти, что бы потом ни случилось! Прочь, подлое малодушие! Я совершил преступление, пусть же на меня падут и все последствия его!

— Помогите мне, помогите открыто и честно, — серьезным голосом заметил ему дон Сильва, — и вы будете прощены мною полностью, без всякого воспоминания о вашем проступке. На мою честь по вашей вине пала тень, теперь я доверяю ее вам.

— Благодарю вас, дон Сильва, вы не будете раскаиваться в этом, — ответил Тигреро, и его лицо осветилась радостью и надеждой, а сердце затрепетало, охваченное страстным порывом самоотречения.

Асиендадо поднял нежно свою дочь, прижал ее к груди и поцеловал несколько раз в голову.

— Ну, а тебя, бедное дитя мое, — произнес он, обращаясь к ней, — я прощаю. Боже мой! Если бы случилось иначе, быть может, мне через несколько дней пришлось бы рыдать перед тобой и у тебя просить прощения за все то великое и безысходное горе, которое я причинил тебе своей гордостью! Иди, отдохни, уже поздно, тебе нужен покой.

— О, отец, вы добрый, я люблю вас! — воскликнула донья Анита и порывисто прижалась к его лицу. — Не бойтесь ничего. Что бы ни готовило мне будущее, я перенесу его безропотно. А теперь я счастлива, что вы простили меня!

Дон Марсиаль проводил взглядом девушку.

— Когда вы думаете отправиться в путь? — спросил он дона Сильву, подавляя вздох.

— Если можно, завтра.

— Пусть будет, с помощью Божьей, завтра.

Поговорив еще немного о некоторых вещах, касающихся сборов в столь далекий и трудный путь, дон Сильва завернулся в свой плащ и сразу глубоко заснул. Что же касается Тигреро, то он вышел из дома, чтобы удостовериться, бодрствуют ли пеоны.

«Лишь бы Кукарес не сумел исполнить моего распоряжения», — подумал он про себя.

ГЛАВА XXII. По следам французов