Фирмамент

Борис сдерживает смех, тот булькает под мягкими лапками ларингофонов малоразборчивым шумом. Что ты понимаешь в ужасе! Это ты, Кирилл, ужасно выглядишь. Ты превращаешься в скрюченную головешку, в усохшего и почерневшего головастика, но я не буду говорить тебе об этом. Ты сдуваешься, как личинка дальфина при прямом попадании ракеты. Коллоид проступает сквозь твою броню дрожащими прозрачными хлопьями и с гадостным хлюпаньем падает на снег. А ты не замечаешь, как в тебе поселился паразит и высасывает твое тело. Зато я набираюсь силы, мы набираемся силы, поправляет Одри, да, любимая, именно так, мы сливаемся в нечто совершенное и невообразимое, в первичный андрогин, срастаемся, проникаем друг в друга, в этом совершенство, говорит Одри, а они - лишь отбросы, не надо бояться преображения и слияния, в этом главная тайна нечек, никто не знает кто и зачем создал нечек, вовсе не из похоти, а в надежде на свершение древнего заклятья, когда материнская конулярия отпочковала уродливое и нежизнеспособное существо, когда гермафродит был рассечен великим штормом Панталассы и выброшен на берег, и ему понравилось быть изуродованным, понравилось ощущать вечное беспокойство и страсть по утерянному...

- У тебя - ломка! - прокричал откуда-то сверху Кирилл. Кирилл - большой выдумщик. Хитрая тварь Ойкумены. Он запрыгнул на фирмамент и думает, что выиграл. Отнюдь. Достаточно погрозить кулаком.

Одри была обнажена, и он впервые увидел разводы на ее коже. Она сидела, бесстыдно раскрывшись, и смотрела на него.

- Чего же ты ждешь? - капризно спросила она. - Ты ни разу не видел голого тела?

- Это запрещено, - прошептал Борис. - Так нельзя. Невозможно.

Одри захохотала и захлопала ладонями по своей гладкой груди.

- Дурачок! Только так и можно! Только так и было всегда! Или ты думаешь, что наши предки уже в Панталассе обзавелись броней? И как по-твоему они варили полиаллой?

- Так нельзя, - упрямо повторил Борис.

- Иди ко мне, - поманила Одри пальчиком. - Иди ко мне, глупенький головастик. Ведь ты все равно знаешь, что нельзя этому противиться.

Она сняла с него маску и прошептала на ухо:

- Легче остановить планету, чем женщину, желающую спаривания. Такова наша природа, головастик. Такова наша природа.

- Так нельзя.

- А вот так? А так? И так?

- У тебя ломка! - продолжал выкрикивать сверху Кирилл, но это было смешно. Очень смешно. Жизнь - смертельный наркотик, к нему привыкаешь, погружаешься в горячий источник, в родительский горячий источник, где кишат твои собратья головастики, только-только отрастившие ноги. Зачем ноги? Зачем вообще выбираться на берег обжигающей амнезии? Снова и снова повторяя эволюционный путь, снова и снова попадая в эволюционный тупик.

- Ну же... Ну же... - шепчет Одри. - Нечки тоже хотят эволюционировать. Ты ведь замолвишь обо мне словечко перед великим? Что ему стоит оживить пиявку? Да, можно даже пиявку, потому что здесь холодно и одиноко. Здесь гораздо холоднее, чем я думала... Это - отпадение. Отпадение в пустоту. Не бросай меня. Не бросай.

Ледяные губы прижались к нему, вязкое тело облепило со всех сторон мерзлой тиной, и не было в объятиях ничего возбуждающего, ничего кроме смерти и холода.

Все. Ключик сработал. Что он открыл? Зачем? Кирилл отполз от мертвых тел, уже прорастающих сложными узорами разложения. Броня топорщилась и отслаивалась, как тяжелая, задубелая шкура выброшенного на берег кита, полиаллой темнел, кристаллизовался, на нем проявлялись трещины. Сенсоры погасли и опали лепестками дохлой актинии.

- Ну вот ты и дошел, Кирилл, - сказал голос.

Свет рвался в клочья, стылая драпировка отлетала от сводов и стен пещеры, втягивалась в решетчатые отверстия плотными облаками. Все вокруг выцветало, становилось блеклым и серым - под цвет тяжелых стальных плит, устилающих пол. Порыв ветра ударил в тела Бориса и Одри, и они рассыпались, обратились в песок, жадно вбирающий силу воздушных потоков, чтобы устремиться вслед за ними грязно-желтыми росчерками праха.

- Кто ты? - спросил Кирилл и подтянул к себе скорчер.

- Неверный вопрос.

Кирилл поднялся. Разруха и запустение стальных переходов планетоидов Внеземелья. Где золотые пластины, инкрустированные драгоценными каменьями? Где купели, со спящими рабами и наложницами? Где сами великие, грезящие об Ойкумене? Что это? Ржавчина, оборванные провода коммуникаций, провисшие трубы воздуховодов, покореженные регенерационные ванны с зеленой дрянью протухших растворов. И запах. Смердение лжи.

- Тебе нравится, Кирилл?

- Где ты? - скорчер загудел перед плевком. Еще одна ловушка. Самая Главная Ловушка. Ловушка лжи и разочарования. Почему никто не упоминал о ней? Потому что из нее невозможно выбраться? Она как самовоспроизводящийся бред паранойи?

- Неверный вопрос, Кирилл. Еще одна попытка...