Фёдор Абрамов

Но тем не менее я не унываю. Я знал, на что иду, и всё приемлю как должное. Жалею об одном – о том, что редакция “Нового мира” вытравила из статьи все хлёсткие и смелые формулировки. Уж говорить, так говорить в полный голос, ставить все точки над “и”».

И всё же хитрец Дементьев, вызывая Фёдора Абрамова в редакцию, имел и ещё одну цель, о которой по телефону не предупредил. Это было как раз то самое, что, по словам Александра Григорьевича, надлежало «обдумать, взвесить» и отчего оговаривался «приезд инкогнито»: Абрамову предлагалось написать первому секретарю ЦК КПСС Никите Сергеевичу Хрущёву. (Здесь вновь прослеживается определённая наивность Фёдора Александровича, порой по-детски не умевшего реально оценить обстановку и подумать о последствиях совершённого хотя бы на пять шагов вперёд!)

По мнению Александра Дементьева, письмо Хрущёву – решительный и во многом многообещающий ход. Ход на опережение! Скорее всего, Дементьев решился на такой шаг не без согласования с Твардовским, надеясь, что абрамовское обращение вызовет положительный отклик первого секретаря. Но «Новый мир» ни в коей мере не должен был значиться в инициаторах этого послания. Дементьев смог уговорить Абрамова, и письмо было написано.

Письмо «о зажиме критики в Союзе советских писателей», написанное Хрущёву 26 апреля 1954 года, текст которого, вероятнее всего, был составлен и согласован с Дементьевым в дни апрельского приезда Фёдора Абрамова в Москву, будет направлено адресату лишь после 9 мая, когда Абрамов прочёл в журнале «Коммунист» статью Всеволода Иванова и Игоря Черноуцана «Литературоведение и критика – важный участок идеологической работы», где статья Абрамова вместе со статьями Михаила Лифшица о «Дневнике писателя» Мариэтты Шагинян и Марка Щеглова о романе Леонида Леонова «Русский лес», была названа «…примером недоброжелательной, издевательски глумливой, эстетской…» критикой.

Но Хрущёв, увы, на обращение молодого критика так и не отреагировал.

После публикаций Иванова и Черноуцана в «Коммунисте» и Т. Трифонова под саркастическим заголовком «О штопаных рукавичках и литературных схемах» в «Литературной газете» от 26 мая в адрес Абрамова как из рога изобилия посыпалась разносная критика. Особенно отличилась ленинградская пресса – «Вечерний Ленинград» и «Ленинградская правда». Так, в одном из номеров «Ленинградской правды» была помещена анонимная заметка «За глубокую идейность и высокое мастерство в творчестве писателей», в которой «Люди колхозной деревни…» наряду со статьями «Об искренности в литературе» Владимира Померанцева и «Дневник Мариэтты Шагинян» Лифшица подпадали в разряд несущей «вредные настроения и тенденции, вызывающие чувство тревоги». В ней предлагалось «во всём этом разобраться, решительно разоблачить проявления чуждой нам идеологии». Не правда ли, будь эти домыслы изложены эдак в 1930–1940-х годах, вряд ли «чёрный ворон» НКВД миновал бы упомянутых литераторов и в первую очередь Абрамова.

Александр Твардовский, вернувшийся из своей длительной командировки, связанной с работой над поэмой «За далью – даль», ощутил накал страстей по поводу опубликованной в последних номерах «Нового мира» критики и, желая поддержать Фёдора Абрамова, пригласил его в редакцию. По всей видимости, Александр Трифонович до статьи «Люди колхозной деревни…» не был знаком с молодым критиком, но тем не менее оценил статью по достоинству.

31 мая Фёдор Абрамов вновь приехал в Москву и на трое суток остановился в гостинице «Москва». В какой из этих дней состоялось его знакомство с Александром Твардовским, неведомо. Абрамов утаил в дневниках конкретную дату. Но несомненно, что встреча с автором знаменитого «Василия Тёркина» стала для 34-летнего Фёдора Абрамова судьбоносной, положившей начало крепкой искренней дружбе. Абрамов искренне полюбил Твардовского на всю жизнь.

Даже когда 18 декабря 1971 года Александра Трифоновича не стало, Абрамов всегда оставался дорогим гостем в доме вдовы поэта – Марии Илларионовны Твардовской, не только чтившей талант писателя, но умевшей выразить критические замечания и подчеркнуть удавшиеся моменты.

А тогда, по возвращении домой, в Ленинград, воодушевлённый встречей с Твардовским, настроенный по-боевому драться за свою новомирскую статью, 4 июня 1954 года он запишет в дневнике:

«…В “Новом мире” познакомился с Твардовским. Вероятно, около часа пил с ним чай и разговаривал.

Твардовский оказался умным, самобытным человеком с живым умом. Это личность! Самая яркая личность в писательском мире. Он самородок – и это чувствуется в его языке – ярком, народном, с необычайными сравнениями и образами.

Говорили мы, естественно, о “Новом мире”, о моей статье…

– Кстати, Вы знаете, какая история была с очерком Овечкина? Он со своим очерком везде толкался, в том числе и в “Правду”, – и всюду отказывались, как от чумы. И вот уже перед тем, как взять верёвку и идти в сарай, он без всякой надежды на успех, что называется, для очистки совести, постучался к нам.