19 октября 1951 года газета «Вечерний Ленинград» опубликовала объявление о предстоящей защите Абрамова, намеченной на 1 ноября в 18.00, которая будет проходить в зале учёного совета филфака Ленинградского университета.
Защита диссертации прошла блестяще. Все были поражены тем, насколько глубоко Абрамов знал выбранную тему. Вопросов оппонентов почти не последовало. Во время выступления Абрамов ничем не пользовался, словно то, о чём он говорил, было его собственным мнением. И после обсуждения диссертации закрытое голосование учёного совета просто не могло не закончиться положительно. Не было ни одного голоса «против».
Не будет лишним здесь отметить, что кандидатская диссертация Фёдора Абрамова включала в себя лишь исследование первой книги шолоховского романа, увидевшей свет в 1932 году. Второй же том «Поднятой целины» выйдет только в 1959-м, когда абрамовские «Братья и сёстры» уже будут греметь по всей стране.
Как шолоховед, Фёдор Абрамов держал марку и после того, как ушёл из науки и полностью посвятил себя литературной деятельности. Примечателен один эпизод. 21 января 1964 года заведующая отделом литературы всесоюзного журнала «Крестьянка» М. Искольдская попросила Абрамова прислать для майского номера журнала статью к шестидесятилетнему юбилею Михаила Шолохова. Причём о том, что Абрамов занимался Шолоховым, заведующая отделом узнаёт не от кого-нибудь, а от старшей дочери Шолохова – Светланы Михайловны. Это в первую очередь говорит о том, что имя Абрамова в качестве шолоховеда было на слуху не только среди филологов, но и в семье самого автора «Тихого Дона» и «Поднятой целины», что указывает на большую степень доверия к его работам со стороны близких Шолохова и, вероятнее всего, самого Михаила Александровича.
Защита диссертации для Фёдора Абрамова, помимо научного авторитета на кафедре, разрешила ещё один, довольно важный вопрос – жилищный, доставивший им с Людмилой немало хлопот. Прожив некоторое время в съёмной маленькой комнате трёхкомнатной квартиры на 7-й линии Васильевского острова, Абрамов под занавес уходящего года стал полноправным хозяином небольшой комнатки в коммунальной квартире 50 дома на Университетской набережной, 7/9, – общежития во дворе университета. Людмила Крутикова-Абрамова отозвалась о ней в своих воспоминаниях: «Когда-то это помещение было либо подсобным… либо жильём для прислуги, потому что двери комнаты выходили прямо на кухню. В квартире жили ещё три семьи… Нашу маленькую комнатёнку надо было как-то обустроить. Но денег на покупку какой-либо мебели у нас не было. В хозяйственной части университета нам выдали какой-то пружинный матрац, небольшой стол и два стула. Матрац мы поставили на ножки, и он служил нам постелью. А для хранения кое-какой посуды и продуктовила большие коробки из-под печенья – таков был наш “буфет”… Через некоторое время одна семья, занимавшая бо́льшую просторную комнату, переехала. И нам разрешили занять их комнату. Стало просторнее и уютнее. Там даже был большой изразцовый камин, и Фёдор с удовольствием заготавливал дрова и зимой топил камин (парового отопления тогда не было). Так мы прожили почти восемь лет до тех пор, пока не приобрели за свой счёт двухкомнатную квартиру в экспериментальном доме со встроенной мебелью на Малой Охте». Случится это лишь в 1959 году, и финансовой подмогой в этом будет гонорар за роман «Братья и сёстры».
Ну а пока начало семейной жизни лишь прибавило Фёдору Абрамову хлопот, которых и без того было предостаточно. Тем не менее начать семейную жизнь было и его желанием. Возможно, что, сойдясь с Людмилой, он пытался найти точку опоры в своём творчестве и, понимая сложность своей натуры, пошёл на риск, уже заведомо зная, что в его жизни всё же главным будет работа и… литература. Вероятно, в этом и кроются причины их частых ссор, особенно на первых порах. И если бы не Крутикова с её поистине стальным терпением, вряд ли бы их союз состоялся. Их семейная жизнь все последующие годы, до кончины Абрамова, будет балансировать с такой силой, что в любой момент могла оказаться в пропасти. И Фёдор Абрамов это понимал.
В марте 1952 года Крутикова прямо писала Абрамову: «Нужна ли тебе семья так же, как труд? Кажется, нет – и в этом, вероятно, наше различие, и, может быть, потому ты иногда не понимаешь меня и сердишься на меня».
Абрамов в письме от 19 июня 1952 года, признаваясь в путаности своего характера, отвечал: «…Почему у нас так получается? Что я за человек? Живём – тяготимся друг другом, расстаёмся – плачем… Не знаю, как это случилось, но в вагоне я вдруг почувствовал, что тебя опять люблю. Путаник я, да и только. Права ты: мне прежде всего надо познать себя. Это я пытаюсь делать давно, но пока безрезультатно…»
И в марте 1952 года случилось то, что, наверное, и должно было случиться – они вновь расстались: Людмила уехала на преподавательскую работу сначала в Карелию, в Петрозаводск, а затем устроилась в Кировоградском педагогическом институте.